Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
Нервный озноб начинает исподволь, крадучись, проникать в тело Саши. Он стискивает ручки штурвала так, что белеют пальцы, но и это не помогает. Озноб бьет его всего, до боли в висках, до лязга зубов… Через пять дней кончатся продукты: несколько пригоршней вермишельной трухи, сушеного картофеля и три стакана трескового жира… Потом - голодная смерть. Если их не нашли в первую неделю, когда они дрейфовали вблизи Курильской гряды, кто отыщет их теперь, сорок дней спустя, за сотни миль от родных берегов?
Океан не хочет подарить им и самой малой рыбешки… Они опускали крючки с самодельной блесной на глубину в девяносто - сто метров, но рыба не взяла их жестяной приманки. Видимо, здесь большие глубины, треска или держится дна, или ушла на юг. Напрасно ждали они и камбалу, мечтали о пятнистом морском окуне. Океан прятал от них свое добро…
Когда он снова хочет толчком ноги открыть дверь рубки, у него подкашиваются колени и он чувствует, что теряет власть над собой.
Выпустив штурвал, Саша бросается к двери, распахивает ее и напряженно прислушивается. Ничего, кроме шума крови в ушах, дробного перестука зубов, ударов сердца,
– Витька!
– орет он, охваченный страхом, и, боясь, что его не услышат, толкает дверь кубрика.
– Витька-а!
Из кубрика дохнуло теплом. Кто-то отозвался из темноты, и у Саши отлегло от сердца. Когда на палубу вышел заспанный Виктор, Саша уже стоял у штурвала.
– Что случилось?
– спросил Виктор встревоженно.
– Страшно,- признался Саша.- Побудь со мной. Поговорим…
Виктор вгляделся в обострившееся, обросшее грязной щетиной лицо друга, поймал его напряженный взгляд и молча закрыл за собой дверь рубки.
– Тишина,- объяснил Саша.
– Проклятая тишина…
– Тебе не угодишь,- добродушно ворчит Виктор.
– Тихо, спокойно, попутный ветерок… Какого рая тебе еще надо?
Улыбка осветила измученное лицо Саши.
– Говори, говори, Витя. Хоть ругай меня, хоть как, только говори. Понимаешь, нервы!
Виктор молчал. Он еще сбрасывал с себя сонную хмурь.
– А я все мечтал капитаном стать, человеком,- продолжал Саша,- водить океанские суда… Огромные суда под нашим флагом. Идешь куда-нибудь в иностранный порт, а тебя издалека видят, красный флаг на клотике, как солнце, поднимается из-за горизонта, у причалов тьма народу. Мне лоцманов шлют, а я в любой порт сам захожу, я лоции все на зубок знаю…
– Ты и будешь капитаном. Выучишься, ты же любишь это дело.
– Люблю, только видишь, какая с нами…, петрушка… Тут бы того не позабыть, чему раньше учили…
– Говорят, для памяти сладкое нужно,- оживился Виктор.
– Не поберегли мы сахар…
– Чего захотел!
– Помнишь, мы мороженых баранов с рефрижератора сгружали,- мечтательно говорит Виктор.- Трап крутой, градусов на сорок пять, а я взвалю на плечи две туши и бегом, бегом… Теперь не осилю.
– Баранину? Баранину ты осилишь!
– Я бы ее сырую зубами рвал… - мрачна признается Виктор.
– Мучает это меня.
– Он махнул рукой.
Саше жаль Виктора, он и впрямь тяжелее других переносит голод. Надо развлечь его, заставить забыть о голоде. Вспомнился один случай. Вместе с пограничниками, еще на «Скалистом», Саша пошел на шлюпке бить сивучей к рифу, который местные рыбаки называли Сивучий камень. На скалах он нашел трех новорожденных сивучат, и пока разглядывал их, на него с ревом кинулись сивучи. Огромные серо-желтые туши двигались на ластах довольно быстро, и Саша едва ушел с одним сивучонком на руках.
– А на что он?
– спросил Виктор.
Саша чуть было не проговорился, какое вкусное жаркое приготовил комбинатский повар из мяса сивучонка.
– Так… Посмотреть интересно было. Мы его через день выпустили, уплыл, спасибо не сказал.
– Уплыл!
– присвистнул Виктор.- Не найти ему матери, сожрали его, верно, за милую душу.
– Найдет!
– уверенно солгал Саша.- Они всегда находят. Они в океане как дома… Ты не сердись, Витя, что я тебя поднял. Поди, отсыпайся, скоро и я сменюсь.
Но Виктор остался.
Старпом поднялся в рубку за полчаса до своей вахты. Виктор пропустил его поближе к Саше, втроем они заняли всю рубку.
Петрович осунулся заметнее других и густо зарос жестким, с проседью, волосом. Складки, «отделяющие рот и подбородок от бурых, запавших щек, стали глубже. Глаза смотрели неспокойно из багровых, с редкими ресницами, век.
У него и прежде была привычка дергать правым плечом, а теперь, когда ни днем, ни ночью не стало покоя от вшей, Петрович то и дело поводил плечами, будто поеживаясь от холода.
– Не спится?
– спрашивает участливо Саша.
– Я, ребята, и на том свете не отосплюсь,- вздыхает Петрович.
– Раньше, бывало, за ночь пачку папирос скурю. Сны как кино смотрел: прокрутил часть, выкурил папиросу, вздремнул, пошел дальше… Ты чего кричал?
– поворачивается он к Саше. Тот молчит, хмурится.- Землю, что ли, увидел?
– Смерть увидел,- напрямик отвечает Саша.
– Эка невидаль!-насмешливо роняет Петрович.
– Она всюду поспевает.
Саша зло скосил глаза на старпома.
– Тебе что же, и смерть нипочем?
– вызывающе спрашивает Саша.
– Вроде тетки родной? Да?..
– Зачем же?!
– отвечает Петрович.
– Таких дураков на всей земле, считай, душ пять наберется, да и то среди покойников. Мы с ней давненько друг друга обходим, стараемся на глаза не попадаться. А доведется на узкой стежке сойтись, зубами рвать ее буду.- Он оскалил в резкой гримасе рот.- В двадцать третьем своих зубов не пожалел, теперь и подавно- казенных не жалко.
– А что в двадцать третьем?- оживился Виктор.
– Расскажи, Петрович.