Три Анны
Шрифт:
– Не отказывайся, мы ведь сёстры и должны спасать батюшку, – сказала она, взяв Аню за обе руки. – У нас пустой дом и места в нём хватит на всех.
Маришкино предложение звучало как спасение. Благодарно поцеловав её, Аня немедленно послала людей за подводами и принялась готовить отца к переезду. Он находился в полузабытьи, временами начиная что-то бессвязно выкрикивать, и успокаивался лишь тогда, когда Аня гладила его по лицу.
«Веснины проклятые…», – под скрип тележных колёс крутились в голове хлёсткие слова из записки. – Неужели действительно
Дом купца Воронова прятался в глубине узкой улочки, окружённый со всех сторон раскидистыми старыми тополями, при сильных порывах ветра издававшими опасный скрип.
– Посажены ещё до моего рождения. Батюшка собирался их спилить, да не успел, – пояснила Мариша, отпирая родной дом, и её глаза набухли слезами ещё свежего горя. Плоский ключ надтреснуто лязгнул в квадратном замке старинной конструкции, и пустой дом, бережно хранивший запахи хозяев, наполнился звуками и стонами.
В вечер по приезде Аня настолько устала и вымоталась, что, если бы у неё спросили, какого цвета дом Вороновых или сколько в нём этажей, она не смошла бы ответить. Большее, на что она оказалась способна, – это удобнее устроить отца, находящегося в полубреду, и послать Матрёну в ближайшую лавку за съестными припасами – накормить людей в первый раз за день.
Сама Аня, несмотря на просьбы Мариши дать себе отдых, притулилась в ногах у батюшки и несколько раз за ночь ухитрилась прикорнуть, каждый раз просыпаясь с надеждой, что всё случившееся – лишь дурной сон. Разлепляя отёкшие от слёз веки, она отчаянно трясла головой, до боли протирая кулаком глаза, но сон не рассеивался, и безжалостно проступала тяжёлая явь.
Собирая обоз в Олунец, Аня боялась, что батюшка не перенесёт дороги из Ельска и скончается, но, видно, Веснины замешаны на крутом тесте – за весь путь до места назначения, занявший несколько часов, Иван Егорович ни разу не простонал, до крови кусая и без того истерзанные губы, хотя трясло его изрядно.
Самый тяжёлый отрезок пути пришёлся на бревенчатый мост, из-за установившейся сухой погоды больше похожий на рассохшуюся стиральную доску. Чтоб смягчить ход телеги с раненым отцом, Аня спешилась и вцепилась в край повозки, силясь приподнять деревянные колёса, грохочущие по брёвнам, но чьи-то сильные руки отстранили её, и Аня увидела перед собой красивое лицо барона фон Гука.
– Дозвольте мне помочь вам, Анна Ивановна.
Небрежно застёгнутый мундир полевой формы и заляпанные грязью сапоги указывали на то, что майор фон Гук собирался второпях, не успев воспользоваться услугами денщика.
Мимоходом Аня заметила, как при виде барона Маришины глаза приняли круглую форму, а рот слегка приоткрылся от любопытства. С некоторой натугой Александр Карлович приподнял задок телеги и осторожно поддержал его на переправе, бережно шаг за шагом преодолевая деревянную гребёнку моста. Когда он плавно опустил телегу на дорожное
Торопливым движением он одёрнул обшлага мундира и почтительно вытянулся:
– До нас с Матильдой Карловной дошли слухи о вашем несчастье, – чуть заметно покраснев, барон открыто посмотрел Ане в глаза. – Я пришёл сказать вам, что вы можете всецело располагать мной и полностью рассчитывать на нашу с сестрой помощь.
Его лицо, всегда носившее строгое выражение, смягчилось, и Аня не без удивления отметила про себя, что барон умеет смущаться.
Она не нашла сил для благодарности, еле слышно пробормотав:
– Весьма признательна.
Барон фон Гук исчез так же незаметно, как и появился. Краем глаза Аня видела, как он на расстоянии сопровождает обоз, но едва впереди замаячили ворота дома Вороновых, Александр Карлович развернул коня и мгновенно скрылся в боковом проезде.
За всю ночь Веснин пришёл в себя лишь один раз, когда Аня, роняя капли на измятое платье, поила его водой.
– Бесприданница ты теперь, прости, – с бульканьем вырвались из его горла звуки, отдалённо напоминающие человеческую речь.
Аня заплакала:
– Тятя, милый, да я согласна по миру с сумой ходить, только бы Господь смилостивился и вернул тебе здоровье.
Толком не поняв, слышал ли батюшка её слова, Аня дрожащими руками обтёрла полотенцем опалённую бороду отца и долго сидела рядом, упрашивая Господа сжалиться над рабом Божиим Иваном, в скорбях пребывающем.
Подробно Аня разглядела Маришин дом на следующий день, после того как отец выхлебал кружку солоноватого куриного бульона, сваренного Матрёной специально для болящего хозяина.
Странно, но прежде Аня никогда не была у Мариши, хотя с первого класса была с ней, как говорят в народе, – не разлей вода.
В стенах узкого трёхэтажного особнячка, сложенного на века из красного кирпича местного производства, угадывался поморский манер, завезённый в Олунец архангельскими купцами. Высокая клеть, малый размер окон, чтоб зимой не выдувало тепло, а летом не впускало изнуряющий зной, – всё говорило о купеческой обстоятельности и крепких корнях рода Вороновых, кряжисто вросших в северные земли.
На первом этаже располагалась гостиная, обставленная неброско, но с толком: дубовый стол с шестью стульями, буфет с резными силуэтами птицы Сирин, горка с посудой Кузнецовского фарфора и небольшой клавикорд французской работы – Мариша славилась в пансионе как лучшая музыкантша. На втором этаже находились три уютные спаленки с обитыми ситчиком стенами. По цвету обоев спальни именовались: жёлтая, голубая и розовая. Третий этаж целиком занимал кабинет купца Воронова: там Ермолай Поликарпович решал коммерческие дела, сводил счета, там и обедал, сидя за небольшим столом с шарообразными ножками, там же и спал, приспособив под постель старинную плюшевую кушетку.