Три доллара и шесть нулей
Шрифт:
Пока Хан бродил по цеху, высматривая на его грязном полу сверло или фрезу, которую можно было укрепить на токарном барабане, Седой подошел к станку. Он медленно крутил в губах сигарету, и упорство этого безумного мента приводило его в состояние оцепенения. Зачем терпеть такую боль, заставляя себя молчать? Почему нельзя было назвать имя своего стукача, сучонка поганого, еще там, за городом? Все бы обошлось. У ментов работа такая – вербовать в чужих командах сук и питаться информацией, как молоком матери. В команду Седого затесалась «сука», это было так же очевидно, как и то, что уже трое из его ближнего круга ушли в СИЗО. Почти полгода было непонятно, что является причиной такого катаклизма. Убрать с дороги Маркина, опера из районной «уголовки», нужно было еще давно, год назад, когда он впервые сунул свой нос в дела Седого. Но тогда Седой не обратил на это внимания, сочтя такое любопытство обыденным милицейским делом. Наткнется молодой оперок на стену, успокоится и пойдет «харчеваться» раскрытиями туда, где это более доступно. Но прошло три с половиной месяца, и Маркин за руку увел в Терновский СИЗО сначала Ворона, потом Корня и, наконец, Свиста. Опер, не в пример своим коллегам, хавающим «шестерок», пропускал их меж пальцев, останавливая свое внимание на более уважаемых персонах. Седой спохватился тогда, когда в тюрьму загремел Свист. Следующим, если ориентироваться на логику мента, должен быть Хан, а потом и он сам. За четыре месяца плодотворной работы этот мусор почти разобщил группировку, которая сколачивалась долгие годы. С Вороном ушла в тюрьму связь с людьми из Питера, арест Корня похоронил надежду примириться с братвой из Тюмени, и, наконец, Свист... Последняя ступень, остававшаяся до Хана, опустела, а это означало, что оборвалась связь с правоохранительными органами. С теми ментами, которые помогали и благодаря связи с которыми можно было успевать уезжать оттуда, куда уже ехали их люди.
Та периодичность, с которой люди Седого утопали в общих камерах изолятора, пополняя ряды авторитетов внутри их стен, заставила его задуматься о причине такой стабильности. Маркин был приговорен, однако оставалась хоть какая-то надежда, что можно будет не проливать кровь мента. Было достаточно назвать в приватном разговоре того, кто сливал ему информацию из команды его, Седого. Договориться можно всегда. Пора и честь знать. Получи отступные и отвали. Тем более что сделано немало. Зачем бузить, бросаясь в штыковую, если всегда можно найти общий язык? Не Родину же защищаешь, за зарплату работаешь...
Но Маркин отказался. Глупец, он, сидя на пластиковом стульчике летнего кафе, даже не понимал в тот момент, что своей рукой поставил подпись на собственном же приговоре. «Забитая» с ним «стрела» прошла вхолостую. Однако слово свое мент сдержал. Пришел без оружия, не потянув за собой муравейника в масках.
– Отдай мне его, Паша, – сказал тогда, видя, как опер встает со стула, Седой. – И мы сочлись. Ты и так уже хлебнул через край, так не дай мне обозлиться...
– У тебя нет моих людей, – ответил Маркин. – А если бы были, неужели ты думаешь, что я бы тебе их слил?
И вышел из кафе.
Через пять минут его взял Хан с тремя бойцами и, притравив газом, вывез за город, на берег Терновки. Но и тогда можно было все оставить на прежних местах. Маркин не понял темы и тогда. После этого обратной дороги не было уже ни у него, ни у Седого. «Старший оперуполномоченный уголовного розыска Центрального РОВД Маркин Павел Александрович» – так значилось в удостоверении, лежащем в кармане, – был избит, уложен в багажник «Ланд Крузера» и доставлен на завод Металлических конструкций.
Теперь он, свисая со станка и пытаясь сплюнуть с разбитых губ слюну, смотрел на Седого. Его пальцы на левой руке, переломанные во всех суставах, висели на руке, как неприятные взгляду сухие сучья. Неподалеку стоял Буза и тупо смотрел на туфлю оперативника. Вторая осталась там, на берегу. Туфля была покрыта грязью и ржавой пылью. От белой рубашки опера почти не осталось следа. То, что еще продолжало висеть на теле, словно разодранная в бою туника гладиатора, было насквозь пропитано кровью. Буза был прихвачен для компании после того, как Седой оставил бойцов отдыхать в своей квартире. Так они и приехали на завод: Седой, Хан, Буза и Маркин...
– Паша, Паша... – пробормотал Седой, отмахнув от лица Маркина прилетевшую на запах смерти муху. – Откуда столько упрямства? Неужели нельзя было сдать мне суку? Мою же, заметь, суку. Кто он, Паша?
Маркин едва заметно качнул головой.
– Не говоришь... – вздохнул Седой. – Разве пострадал бы город, если бы я, узнав его фамилию, прибил ублюдка? Среди моих людей нет святых, Паша. Кто-то из них, когда-то, где-то, да замарал себя кровью. Вы же любите, когда мы себя, да своими же руками? Еще минус один из моей компании. Чего, собственно, ты и добиваешься. Так зачем все это?
Маркин закрыл глаза, дрогнул искалеченной рукой и снова разлепил окровавленные веки.
– Молчишь... Мне только одно не понятно, Паша. Зачем ты, заурядный опер из уголовного розыска, занимаешься тем, что на вашем языке называется «организованной преступностью»? Город задыхается от квартирных краж, карманники на вокзале совсем голову потеряли от массовых удач, а ты, кто призван возвращать горожанам чемоданы с похищенным, суешь пятачину в целую структуру. Как так, Паша? Молчишь... Последний раз спрашиваю – сдашь суку или нет? Если договоримся... Если договоримся, Паша, я тебя отпущу. Потом ночи спать не буду, но отпущу. Вот и Хан с какой-то железякой идет... Так как?
Маркин шевельнул губами.
– Что? – оживился Седой. – Что говоришь, Паша?
– Нет у меня твоих людей на подсосе, Седой... – просипел Маркин. – Ты почему... такой тупой?.. Это же... личный сыск... Седой... Личный сыск и мозги...
– Черт! – Седой услышал не то, что ожидал. – Это ты тупой, Маркин!! Ты!!! Я закопаю этого стукачка, а ты будешь жить!! А так получится наоборот! Пройдет неделя, я все равно этого гада вычислю, и он вслед за тобой отправится! Так стоит ли игра свеч?!!
– Ты не там ищешь... – Маркин хотел сказать еще что-то, но из его нутра выпрыгнула и скатилась на грудь густая струйка крови.
– Вот упрямый ублюдок! Хан!! Вставляй свою железную херню в станок! Кто из нас бывший токарь, я или ты?! А ты что стоишь?! – Последний вопль Седого был обращен уже к Бузе. – Держи это ментовское тело, чтобы не сваливалось!..
Через минуту, вставив кусок арматуры в барабан и затянув его обрезком трубы, Хан включил мотор...
Видя, как к его плечу приближается стремительно вращающийся рифленый штырь, Маркин затрясся и сжал в кулак здоровую руку...
Через несколько секунд они остановились. Одежда всех троих была залита кровью и напоминала робу мясников. Хан с Бузой оттащили Маркина от барабана и уложили в прежнее положение. Заработавший станок оживил в моторе масло, и теперь в воздухе, помимо сырого запаха резаного мяса, пахло еще сгоревшим автолом.
Опер лежал и косил глаза на разбитое арматурой огромное отверстие в своем плече.
– Господи боже...
– Больно? – справился Седой. – Паша, еще есть шанс. Я тебя потом даже до больницы довезу. Но оставлю на крыльце, ты уж извини. С врачами объясняться как-то не хочется.