Три доллара и шесть нулей
Шрифт:
– Вы опять изменили Родине, Вадим Андреевич?
– Может быть, вы поговорите с нами, или мы так и будем общаться через посредника? – справился второй, помоложе.
– Почему вы решили, что я буду с вами говорить? – удивился Антон. – Вам известно, кто я?
– Да, нам известно. Вадим Андреевич пояснил. Именно потому, что у нас нет желания портить ваше реноме и вызывать всплеск ненужных эмоций у различного рода ответственных лиц, мы пришли приватно. Антон Павлович, есть тема, не обсудить которую мы просто не имеем права. Чтобы не произносить больше пустых формальных фраз, я расскажу вам одну увлекательную историю. Можно?
Струге сбросил обороты. Очевидно, Вадиму было уже известно нечто, что заставляло его вести спокойный разговор и смиряться с положением. Это давало основание для Антона, который верил другу безоговорочно, ввязать себя в разговор. Разговор с «федералами» в первое утро начавшегося отпуска. Это даже
Придвинув к себе папку умеренной полноты, мужчина с оспинами положил на нее руки и взглянул на судью. Струге не заметил в его взгляде ни фальши, ни затаившейся злобы.
– Полгода назад нами была получена информация о находке специалистами Эрмитажа коллекции картин, стоимость которых оценивается специалистами Сотби в несколько сот миллионов долларов. Это полотна и зарисовки Дега, Гойи, Рембрандта, Ван Гога и многих других, чьи имена являются достаточным основанием для того, чтобы мы обратили внимание на эту коллекцию. Сама коллекция ранее находилась на территории фашистской Германии и принадлежала одному из высокопоставленных лиц рейха. После разгрома нацистов, в Потсдаме, в руки одного из офицеров Советской армии по фамилии Медведцев попали двадцать две картины, о которых я только что упоминал. Он вывез их в СССР, и никто об этом не знал до тех пор, пока он, уже в конце девяностых, не передал их в Эрмитаж. Сотрудники музея, не имеющие на руках документов, разрешающих выставлять картины на всеобщее обозрение, держали их существование в тайне до той поры, пока их, в запасниках, не нашел один из тех, кто имеет с нами связь. Знаете, такое случается... Человек с высоким чувством ответственности, патриот...
– Мне знакомо это чувство, – качнув головой, подтвердил Струге. – Однако я пока не вижу взаимосвязи между собой и тем, о чем вы рассказываете.
– Не торопитесь, – терпеливо проговорил рябой. – Так вот... Когда нами была получена такая информация, мы стали ее проверять. Понимаете, у произведений такой значимости, как и у каждого человека, должен быть паспорт. В данном случае эти полотна должны были быть обременены либо документами, указывающими на то, что они вывезены из Германии в качестве военных трофеев, либо... Либо они украдены, что, как правило, сопрягается с совершением преступлений на территории побежденного государства. Тогда никаких документов нет. Мы имеем дело со вторым случаем, однако никаких доказательств, указывающих на то, что Медведцев, вывозя картины, совершил военные или иные преступления, тоже нет. Этот пожилой человек охотно пошел с нами на контакт и рассказал всю историю этих полотен от начала до конца. Точнее сказать, их историю с сорок пятого года по сегодняшний день. Теперь судьбой произведений искусства занимается государство. Однако был в рассказе ветерана один нюанс, который не мог нас не заинтересовать. Одна из картин, а именно – «Маленький ныряльщик» Гойи, который оценивается по минимальным меркам в три с половиной миллиона долларов, исчез по пути в СССР. Некто Волокитин, один из подчиненных Медведцева, выкрал у него картину как предмет, на котором можно написать письмо, написал его на нем и отправил своей возлюбленной в освобожденную Югославию, будучи уже на границе с Румынией. Нам известен адрес деревушки, куда был послан конверт, и известно имя девушки, которой он предназначался. Наша миротворческая миссия до сих пор стоит в бывшей Югославии, поэтому проверить судьбу «Ныряльщика» нам не составило особого труда.
Струге закурил вторую сигарету и тяжело вздохнул. Менее всего он думал о том, что в это чудесное утро ему предстоит выслушивать этот полудетективный бред, не имеющий к нему никакого отношения, из уст сотрудников ФСБ...
– ...И мы проверили. Вы не поверите, но эта картина пережила десятилетия и до девяносто девятого года висела на стене того дома, в который отправил письмо рядовой Волокитин.
– Не может быть, – как можно равнодушнее произнес Антон.
– Это так. Я вас только прошу, не ерничайте, ради бога. Когда я закончу этот рассказ, вам будет не до смеха, поверьте.
Струге посмотрел на Вадима. Тот едва заметно поднял брови, и это можно было расценивать как угодно...
– В девяносто девятом году, после известных событий в Косово, во время плановой «зачистки» нашими подразделениями миротворческой миссии один из российских офицеров снял со стены картину и положил в свой десантный ранец. Вскоре после увольнения на пенсию он перевез ее в Россию, не представляя, произведение какой ценности он везет среди своих вещей. Картина была в дешевой деревянной рамке, и он вынул ее из сумки, чтобы подарить на память пилотам «Ила», отправляющегося в Москву. Однако произошло непредвиденное. Один из диверсионной группы албанцев сумел открыть по десантникам огонь и почти в упор расстрелял солдата с огнеметом...
Струге почувствовал, что у него заныло под ложечкой.
– ...Поэтому все, что офицер, желавший
Антон продолжал слушать, вырисовывая в пепельнице окурком сигареты кельтские узоры.
– В январе две тысячи третьего года наш сотрудник под видом оперуполномоченного уголовного розыска переводится в Центральный РОВД города Тернова для дальнейших поисков. Его фамилия в документах милицейского учета значится как Маркин. Отныне так и будем называть его. Павел Маркин. О том, что он действующий сотрудник ФСБ России, ни один из милицейских чинов не знает до сих пор. Раскрывая между делом преступления, которыми он обязан заниматься по своей должности, Маркин приступает к активным поискам картины, след которой был утерян именно на территории Центрального района города Тернова. С этой целью он ведет вербовку лиц, являющихся активными членами организованных преступных группировок города. Собственно, его интересовали не все банды, а лишь одна. Группировка преступного лидера по кличке Седой. Почему именно его, вы поймете чуть позже. В течение полугода Маркин создает условия, при которых приближенные Седого один за другим попадают в руки правоохранительных органов. После того как они отрабатываются всеми милицейскими бригадами из УБОП, ОРБ и так далее и из них высосано все, что имеет отношение к их преступной деятельности и их подельников, ребята оказываются под обработкой наших людей. Но об этом опять не знает ни милицейское руководство, ни даже их сокамерники. Трое, отправленных Маркиным за решетку, не знали о картине ничего. Следующим должен был оказаться сам Седой, так как, по нашему глубокому убеждению, именно ему известно местонахождение «Маленького ныряльщика». Пикантность ситуации заключалась в том, что работу по выяснению этих подробностей нужно было вести с ювелирной точностью. Малейший прокол в работе Маркина мог привести к тому, что Седой и его люди, поняв, какую стоимость представляет невзрачный набросок, вывезенный русским офицером из Югославии, могли перехватить инициативу, и, по всей видимости, найти Гойю им удалось бы быстрее, нежели нам.
Вчера вечером, около пяти часов по московскому времени, мне в кабинет поступил звонок от Бузы, подчиненного Седого. Этот человек был завербован Маркиным приблизительно четыре месяца назад и состоял на оперативной связи. Он сообщил нам, что Маркин погиб и незадолго до своей гибели велел Бузе довести до нас информацию о том, что картины Гойи у Седого нет и, самое главное, Седой уже знает о стоимости полотна. Буза назвал фамилию человека, у которого, по всей видимости, это полотно находится. И теперь выходит, что розыском нового владельца картины занимаемся не только мы, но и сам Седой. Бузе, который находится на откровенном крючке, связанном с выбором между свободой и судимостью, нами было дано задание фиксировать каждый шаг Седого. Вот такая первая часть этой истории, Антон Павлович. А теперь начинается вторая...
Дотянувшись до пульта, он нажал на кнопку воспроизведения записи и сложил руки по-школьному.
– Наша встреча с Бузой произошла через полчаса после того, как мы прибыли в Тернов. Малый, стараясь во что бы то ни стало спасти свою шкуру, попросил какого-то умельца сделать домашнюю съемку событий, которые, по его мнению, были наиболее значимыми в период между смертью Маркина и нашим приездом. Эта запись была сделана через шесть часов после того, как умер Маркин.
По тому, что кассета находилась в приемнике видеодвойки, Антон догадался, что Пащенко запись уже видел. Он повернул к прокурору голову, однако тот, пряча взгляд, полез за сигаретами. На Струге навалилось странное чувство омерзительной неприятности. Это тот момент, когда ты знаешь, что не виновен, а тебе готовятся продемонстрировать доказательства неверности такого убеждения. Мгновение, когда проворачиваешь в голове события последних дней, недель и даже месяцев, пытаясь понять, в какой из них ты поступил неправильно. Неправильно настолько, что тобой заинтересовались люди из федеральной службы...
Звук появился быстрее изображения. Прокурорский кабинет наполнился звуками музыки, какая обычно звучит в ресторанах. Тот же, годами не сменяемый репертуар, салат из Шуфутинского, «Синей птицы», Маккартни и Асмолова. Сейчас под звук некачественного синтезатора кто-то старательно пародировал Звездинского...
Появилось и изображение.
Не желая утомлять зрителей, рябой выждал минуту-другую и остановил запись. Телевизор засиял цветной фотографией остановившейся съемки.
– Что вы видите на экране, Антон Павлович? – спросил тот, что был помоложе.