Три доллара и шесть нулей
Шрифт:
Стул стоял посреди комнаты, и к нему был примотан человек. Его белая рубашка и белые брюки, пропитанные кровью, прилипли к телу, а на том месте, где у любого другого человека находится лицо, была безобразная маска. Вот уже два часа Хан, майор и еще один бывший сослуживец Седого пытались начать разговор с человеком, который знал, где в данный момент находится Полетаев. Знал, но не говорил. Для Хорошева эта ситуация напоминала неприятную сценку на заводе. Там некто по фамилии Маркин тоже играл в героев и убийц, но разница в происходящем была очевидна. В отличие от мента нынешний пленник не молчаливо терпел боль, будучи уверенным в том, что все равно ничего не скажет, а визжал и рыдал. Хорошева это страшно разочаровывало и наталкивало на мысль о том, что, вполне вероятно, парень на самом деле ничего не знает. Однако едва Хан и майор, поочередно сменяя друг друга, приближались к нему вплотную, тот начинал вспоминать разные мелочи. Складывалось впечатление, что он мотал Седому нервы. Словно боясь оказаться без информации в тот момент, когда станет уже нестерпимо больно, он выдавал известия порциями, как аппарат по разливу газированной воды. А Седому хотелось сразу и по возможности исчерпывающе...
– Ты почему орешь, когда я по телефону разговариваю? – строго, словно учитель, обратился Хорошев к пленнику. – Люди серьезные звонят, а у тебя ни грамма уважения! Двадцать пять лет от роду уже, а почтения к взрослым не нажил. Куда смотрит школа, вуз, родители, окружение... Кстати, насчет окружения. За секунду до звонка ты говорил о каких-то адресах, где может находиться Николай Иванович. Что за адреса?
– Если я скажу... – прохрипел пленник, рассматривая свисающую со своей нижней губы тянучую кровяную слюну, – ...то вы меня обязательно прикончите...
– Это уже вопрос второй, – возразил Седой. – Однако если ты не скажешь, то в этом случае у тебя вообще нет шансов. Хан...
– Не надо – «Хан»!.. – взмолился окровавленный. – Я скажу, что знаю... Только, пожалуйста, не убивай... Я все равно никому ничего не скажу. Какой мне прок, если Пролет узнает, что я его сдал?.. Даже если он просто почувствует это, мне и без тебя крышка.
– Ладно, – пообещал Седой. – Мы подумаем над этим. Сразу после того, как ты огласишь весь список.
– Он на даче Уса может быть...
– Кого??
– Уса... Петя Усов – это его помощник... – Дотянувшись подбородком до плеча, человек Полетаева зацепил воротником густую слюну и стянул ее на рубашку. Он уже плохо соображал, что происходит, поэтому, повинуясь скорее инстинкту, нежели необходимости, приводил в порядок свой внешний вид. – Он все административные дела улаживает и всегда при нем. Скорее всего, Полетаев у него...
Подняв голову, он вдруг уставился на Хорошева блестящим взглядом.
– Послушай, у меня есть, чем заплатить за жизнь...
– Свою? – не понял Седой. – Или чью?
– Я же владею всей информацией по счетам и делам Николая Ивановича! Это огромные деньги!..
Хорошев поморщился:
– Ладно, ладно... Я подумаю. Адрес у Усова какой?
Выслушав ответ, он коротко чиркнул в своем блокноте и спрятал книжицу в карман.
– Хорошо, я оставлю тебя здесь, молодой человек. Но только – ни «гу-гу». Договорились?
– Ни «гу-гу»!.. – отчаянно подтвердил тот и замотал головой.
– Вот только рот мы тебе все-таки заклеим, – предупредил Седой, встречая такое удовлетворение от своего предложения, словно только что подарил человеку жизнь.
На пороге Хорошев остановился и повернулся к Хану, стоящему перед юристом и разматывающему скотч. Тот зачем-то растягивал его на такую длину, что хватило бы, чтобы залепить пасть крокодилу.
– Знаешь, Хан, ты ему не только рот залепи, но и нос. Жду в машине...
Ближе к вечеру, распивая в квартире Пащенко кофе, Струге позвонил рябому и сообщил, что они встречаются с Седым на стадионе. Это известие привело «федерала» в неистовство. Предполагая, что контакт произойдет в том месте, где можно будет опять зафиксировать встречу на пленку и проконтролировать ход разговора, он никак не ожидал от судьи такой прыти. «Океан» – не «Лужники», однако даже в этом случае не удастся выполнить и десятой части тех оперативных мероприятий, которые планировал провести рябой. Слежка за фигурантом на стадионе – это все равно что ловля рыбы в бассейне.
– Это глупо, – разочарованно выдавил в трубку он.
– Это не самая большая глупость, – возразил Антон. – Настоящая тупость – это искать встречи с Седым в тот момент, когда он не проявляет инициативы в этом направлении. Как прикажете в данном случае начать с ним разговор? «Валя, ты тут спрашивал об убийстве немца в гостинице. Ты еще не потерял к этому интерес?»
– Вы не новичок. И мне не нужно объяснять вам, как выводить человека на разговор. Надеюсь, вы не забыли, что мы делаем одно, общее дело?
– Тогда не нужно мне говорить о глупости, – бросил Струге. – Я помогаю вам и себе теми методами, которые мне доступны и кажутся удобными.
– Нужно еще, чтобы они были удобны нам, – походатайствовал за всю федеральную службу рябой.
– Вот тогда вы идите и встречайтесь с Седым. Там, где вам удобно, и так, как вам доступно. А свою отставку я как-нибудь переживу.
Струге отключил связь и посмотрел на Пащенко. Тот поощрительно сомкнул веки и качнул головой. Оба понимали, что звонок прозвучит ровно через столько времени, сколько потребуется рябому, чтобы быстро набрать федеральный номер мобильного телефона судьи.
– Антон Павлович, не стоит кипятиться, – попросил «федерал». – Поступайте, как считаете нужным. Главное, чтобы ваши действия приносили реальный результат. И потом, свою неудачу я не переживу точно так же, как вы не переживете свою отставку.
Струге положил телефон на стол. До этого момента рябой ни разу не шел на прямой шантаж и не обнародовал своих планов. Угроза прозвучала только что, хотя более завуалированную форму для ее озвучивания придумать было трудно. Он сделал это просто, словно размешивал в чашке чая сахар.
– Пермяков что-нибудь накопал по убийству в «Альбатросе»? – Стремясь избавиться от навязчивых мыслей, Антон Павлович решил сменить тему.
– А зачем ты меня спрашиваешь? – удивился Пащенко. – Кофе напился? Тогда поехали, зададим этот вопрос Саньке прямо в лоб...
В кабинет к Пермякову они зашли, когда тот вел допрос. На стуле, напротив «важняка», сидел гражданин двусмысленного вида. Двусмысленного, потому что он был похож на бродягу, одетого в вещи, давно вышедшие из моды, но они были чисты и выглажены, словно их обладатель собрался на парад. Струге знал такую категорию людей. Как правило, это люди скудного достатка, ведущие однообразный образ жизни, довольствующиеся малым и пользующиеся лишь тем, что имеют. Они выпивают, однако только по пятницам, субботам и воскресеньям. В понедельник и остальные дни недели они работают, поэтому алкоголь не употребляют. Следят за собой и уважают власть, поэтому, когда идут на встречу со следователем прокуратуры, одеваются в лучшее, что у них есть. Зарплата таких мужиков ровно на две сотни больше, чем знают о ней жены, и в праздники на их столе обязательно стоит тазик с винегретом и самодельными пельменями. Нижняя прослойка среднего класса населения страны, способная приспособиться к любым испытаниям, которым периодически подвергают ее власть предержащие...