Три лилии Бурбонов
Шрифт:
– Мне жаль, что мой племянник счёл возможным пойти на такое соглашение.
16 июня 1644 года в Бедфорд-Хаусе (Эксетер) королева родила здоровую дочь. Де Сабран, агент Анны Австрийской, который смог добраться до Эксетера восемь дней спустя, сообщил, что нашёл её золовку очень слабой и частично обездвиженной. Что же касается ребёнка, то он был необыкновенно красив.
Генриетта Мария послала де Сабрана к графу Эссексу с просьбой предоставить её пропуск в Бат, но тот грубо ответил, что её безопасность его не касается. Тогда, ещё как следует не оправившись от родов, она поднялась с постели, решив бежать во Францию. Позже её обвиняли в том, что она бросила своего мужа и детей. Но письма королевы свидетельствуют, что у неё начался послеродовой сепсис и ей необходимо было в спокойной обстановке поправить своё здоровье.
Через
Шесть дней спустя она добралась до замка Пенденнис, недалеко от Фалмута. Её несли на носилках, рядом с которыми, как сообщает Винтур, он «прошёл большую часть пути в Корнуолл». Один из корнуэльских дворян писал жене:
– Бедная королева, я думаю, не проживёт и несколько часов, и представляет из себя самое печальное зрелище, которое я когда-либо видел.
Даже Майерн заявил:
– По моему мнению, королева на этот раз умрёт.
В Фалмутсткой бухте стояла флотилия дружественных голландских судов. В ночь перед отплытием Генриетта Мария написала супругу письмо, в котором перечислила имена своих самых преданных слуг и выразила надежду, что сможет восстановить своё здоровье во Франции, чтобы дальше служить ему:
– Я даю тебе самое сильное доказательство любви, какое только можно дать. Я рискую своей жизнью, чтобы не мешать твоим делам. Прощай, моё дорогое сердце. Если я умру, то Вы потеряете человека, который никогда не был ничьим другим, а только полностью Вашим, и который своей любовью заслужил, чтобы Вы не забывали его.
Однако на этом её неприятности не закончились. Не успел корабль 29 июня выйти в море, как его стали преследовать вражеские суда, открывшие по нему огонь. Королева, единственная женщина на борту, не захотела возвращаться и попросила капитана поднять все паруса.
– Если же это невозможно, то подожгите порох и потопите корабль! – добавила затем Генриетта Мария.
Правда, потом она пожалела, что отдала такой нехристианский приказ и пока гремела канонада, не издала ни звука. Когда на горизонте показался остров Джерси, такелаж корабля был повреждён и все сочли себя погибшими. Но в этот момент противник отказался от преследования. К сожалению, прежде чем голландский флот успел войти в гавань Дьеппа, разразился шторм, рассеявший эскорт королевы. Спустя несколько часов Генриетта Мария увидела, наконец, бретонский берег близ Бреста. Она высадилась в двадцати пяти километрах от него, в Абер-Ильдуте, в компании Джермина, карлика Хадсона, графини Денби и герцогини Ричмонд (сестры и дочери Бекингема), духовника отца Филиппа и супругов Вантелет.
Местные жители приняли их за пиратов и королеве пришлось объяснять им, кто она такая. Рыбаки помогли ей выбраться на берег между скалистыми бухтами и подняться по обрывистой тропинке к хижине, крытой соломой. Из этого скромного убежища она отправила Джермина к своей невестке и Мазарини с известием о своём прибытии и просьбой прислать врачей, которые бы встретили её в Анже. Ночью новость о том, что дочь Генриха IV вернулась во Францию «скорее несчастной героиней романа, чем настоящей королевой» распространилась по окрестностям, и на следующее утро скромное местечко было запружено бретонскими дворянами, прибывшими в экипажах, чтобы предложить Генриетте Марии свою помощь.
В первой половине августа Джермин сообщил секретарю короля Николасу:
– В данный момент я возвращаюсь к королеве (Генриетте Марии), которую надеюсь застать в Сомюре по пути в Бурбонне, где она пробудет до конца сентября. Она будет принята здесь со всеми почестями, благами и довольством, каких только могут пожелать её слуги; если Богу будет угодно даровать ей здоровье, я надеюсь, что это путешествие окажется удачным…Королева (регентша) и кардинал (Мазарини) приняли меня, в частности, с большой любезностью. Здоровье королевы (Генриетты Марии) не ухудшается, хотя она ещё не совсем поправилась… Единственное, что я должен Вам посоветовать, сэр Ричард Браун голодает; в присутствии королевы будет стыдно видеть его в такой бедности, в какой он находится. Пожалуйста, поговорите с королём, может быть, ему что-нибудь пришлют…
Из Бретани Генриетта Мария действительно отправилась в замок Бурбон д’Аршамбо, рсположенный в самом сердце Франции. Это было прекрасное место для отдыха ума и тела: ветхие стены, все увитые плющом, башенки с красными крышами, маленькая серая церковь, построенная в ХII веке, и спокойное озеро, в котором отражались кроны зелёных деревьев. Местные терминальные источники были известны ещё во времена римлян и в августе 1644 Бурбонне всё ещё оставался модным курортом. Появление королевы Англии не осталось незамеченным. По свидетельствам очевидцев, по её виду трудно было догадаться, что Генриетте Марии нет ещё и тридцати пяти. Она могла предвигаться только согнувшись в сопровождении двух слуг. Её лицо выглядело измождённым, а фигура бесформенной. При этом она постоянно плакала без причины. Поэтому её соотечественники решили, что эта лилия Бурбонов вернулась в колыбель своих предков, чтобы умереть. Французы проявляли к ней большое сочувствие, испытывая инстинктивную ненависть к вероломному Острову, который довёл их молодую и красивую принцессу до такого плачевного состояния.
– Меня везде принимают с большими почестями и знаками привязанности со всех сторон, от самых великих до самых ничтожных, - умилялась Генриетта Мария.
Анна Австрийская прислала золовке помимо 10 000 пистолей и патента на ежемесячную пенсию в 80 000 ливров из-за её статуса дочери Франции, одну из своих любимых дам в качестве компаньонки. Франсуаза Ланглуа, госпожа де Мотвиль, со своими вкрадчивыми манерами во всех отношениях подходила для такой должности. Она была дочерью дворянина опочивальни короля и племянницей епископа-поэта Жана Берто. Её мать, испанка благородного происхождения, была близкой подругой Анны Австрийской. Хотя Франсуазе было всего двадцать три года, она уже три года как вдовела, похоронив своего восьмидесятилетнего мужа. Она была хорошенькой, задумчивой, эллегантной женщиной, не интеллектуалкой, но полной интереса к окружающей жизни. С присущим ей тактом госпожа де Мотвиль объяснила королеве Англии, что идея пригласить герцогиню де Шеврез присоединиться к ней в этом уединении была не самой удачной. Вернувшись ко двору после смерти кардинала Ришельё, герцогиня вовсю хвасталась своим безграничным влиянием на Анну Австрийскую и своим намерением использовать его на благо своих английских благодетелей. Поэтому вскоре кардинал Мазарини счёл, что ей не место при дворе. Во имя интересов своего мужа Генриетте Марии пришлось отказаться от дружбы с опальной герцогиней.
Однажды она упала в обморок и пролежала три недели, не написав Карлу ни строчки. У неё болело сердце, на одной груди образовался абсцесс и сыпь покрыла всё тело. Она жаловалась на онемение всех конечностей, особенно одной руки, и на сонливость. Только 7 сентября королева смогла написать мужу:
– Я начинаю надеяться, что не умру…Теперь, когда мне лучше, я могу сказать Вам, что была очень больна, и что не надеялась Вас увидеть снова.
Вместе с её первыми слабыми надеждами на выздоровление она вспомнила о своём первенце, которому уже исполнилось четырнадцать. Королева попросила прислать его мерки, чтобы заказать ему доспехи во Франции. Она также очень беспокоилась за свою младшую дочь, «брошенную на растерзание этим тиграм». Тем не менее, Генриетта Мария постепенно выздоравливала. Но если физическое состояние королевы улучшилось, то психическое её здоровье желало лучшего: она ни о чём не могла говорить, как только о революции в Англии. Но под влиянием госпожи де Мотвиль к Генриетте Марии, наконец, вернулось её обычное мужество. Новая подруга королевы с энтузиазмом отметила, что хотя физические и душевные невзгоды преждевременно разрушили её красоту, о которой свидетельствовали её портреты, тем не менее, её глаза и цвет лица были восхитительны, а нос – правильной формы. Правда, Генриетта Мария была довольно истощена и рот у неё был слишком большой, зато своим любезным и милым поведением она завоёвывала сердца до конца своих дней.