Три лилии Бурбонов
Шрифт:
Однако в это же время королева лишилась своего любимого карлика Хадсона. После бегства со своей госпожей во Францию «капитан конницы» уже не хотел выступать в роли домашнего шута и дал понять, что больше не потерпит шуток или оскорблений. В октябре 1644 года он вызвал брата Уильяма Крофтса, конюшего Генриетты Марии, на дуэль. Во время поединка Крофтс начал дурачиться, размахивая большой струей воды, тогда взбешённый Хадсон выстрелил ему прямо в лоб. Смерть Крофтса стала катастрофой для карлика. Дуэли во Франции были вне закона и Хадсона приговорили к смертной казни. Но Генриетта Мария вступилась за своего любимца и он был отправлен обратно в Англию. Хадсон оказался на корабле, захваченном берберийским пиратами, и пробыл в рабстве в Северной Африке
Вскоре Генриетта Мария начала понимать, что собрать деньги в Париже ей удасться не быстрее, чем в Гааге, но, несмотря на то, что парижские и лондонские газеты, доходившие до Франции, писали о поражениях её мужа, королева и Джермин трудились неустанно. В свой черёд, Карл I тосковал по жене, о чём свидетельствует его письмо к ней от 11 января 1645 года:
– И, милое сердце, ты можешь быть уверена, что нет такой опасности, которую я бы не смог пережить, или такой боли, которую я бы не смог вынести, только бы наслаждаться твоим обществом.
Наконец, король решился расстаться со своим старшим сыном и, дабы обезопасить его, в марте отправил принца Уэльского из Оксфорда в сопровождении лорда Беркшира на запад в надежде, что тот скоро присоединится к матери. Однако весна, которую королева-изгнанница ждала с таким нетерпением, принесла ей череду бедствий: она простудилась и у неё случился рецидив, голландцы отказались пропустить войска, собранные герцогом Лотарингии для службы английскому королю, а собранных денег хватило бы разве «для покупки комнатных драпировок, чем для ведения войны». Узнав о болезни жены, Карл I поспешил написать Джермину 24 апреля 1645 года из Оксфорда:
– Гарри… пишу это тебе не для того, чтобы извинить мои страдания, а чтобы облегчить её, чтобы она знала, но не беспокоилась о моей доброте. Я полагаюсь на Вашу осмотрительность в том, когда Вы передадите ей моё письмо или по какому-либо другому делу, чтобы в первую очередь позаботиться о её здоровье, а затем о моих делах.
Лучшие врачи Франции поспешили пустить Генриетте Марии кровь, но в третий раз за двенадцать месцев она неожиданно выздоровела, находясь «на волосок от смерти».
«Моё дорогое сердце, – писала она мужу. – Это письмо только для того, чтобы заверить Вас, что Богу всё ещё угодно оставить меня в этом мире, чтобы я оказала Вам некоторую услугу, и что, за исключением сильной простуды, которая настигла меня после моей лихорадки и моей старой болезни, я чувствую себя вполне сносно. Врачи вселяют в меня надежду, что весна исцелит меня наилучшим образом, но чего я желаю превыше любви, которую испытываю к жизни, это увидеть Вас снова перед смертью, потому что единственное, что беспокоило меня во время моей болезни, – это то, что я умру вдали от Вас, в остальном меня это не слишком волнует. Я надеюсь, что Он ещё раз подарит мне эту радость (которой я жду с большим нетерпением). Я обратилась к Джермину, чтобы он написал тебе это, не имея возможности сделать это самой. Прощай, моё дорогое сердце.
Париж, 17 мая 1645 года».
Сокрушительное поражение армии Карла I в битве при Нейзби два месяца спустя положило конец её надеждам на воссоединение с мужем. Однако Генриетта Мария не сдавалась и заявила:
– Это бедствие должно ускорить оказание помощи со стороны Франции.
И нашла утешение в неизменной доброте Анны Авсрийской, а также в серии блестящих побед, одержанных лордом Монтрозом в Шотландии. Но в тот самый день, когда она приказала петь «Те Деум» в честь него, Монтроз потерпел поражение при Филипхофе. Двумя днями раньше принц Руперт за деньги сдал Бристоль врагам, поступок, за который Карл I так его и не простил до конца жизни.
14 июня, в день битвы под Нейзби, в Рим прибыл лорд Кенелм Дигби, посланник Генриетты Марии, чтобы поздравить с восшествием на престол нового папу Иннокентия Х и попросить у него помощи для короля Англии. Новый понтифик встретил его хорошо и согласился дать 20 000 дукатов. Поэтому отказ Карла I отречься от Англиканской церкви, как того требовали папа и Мазарини, вызвал протесты, мольбы и почти гнев со стороны его жены. Генриетта Мария даже послала к нему Давенанта, чтобы изложить свои пожелания по этому поводу, но король с жестокостью, которую он не часто проявлял, выгнал незадачливого поэта, намекнув, что больше никогда не хочет его видеть. Когда же известие о поражении Карла I при Нейзби распространилось по всей Европе, ему почти перестали доверять. Масло в огонь подлили захват и публикация личной переписки королевской четы, из которой следовало, что он находился под каблуком у жены. Между тем присутствие рядом с ней Джермина, чьё огромное влияние на неё было общеизвестно, свидетельствовало, по утверждению писательницы Генриетты Хейнс, «не в её пользу ни у крайних католиков, которым он не нравился как еретик, ни у французов, которые справедливо считали его человеком посредственных способностей».
Таким образом, Иннокентий Х, как и до него Урбан VIII, не оказал существенной помощи Карлу I. Позже Ринуччини, посланник святого отца, злобно заявил:
– От королевы Англии мы не должны надеяться ни на что, кроме предложений, наносящих ущерб религии, поскольку она полностью в руках Джермина, Дигби и других еретиков.
С наступлением мёртвого сезона в Париже Генриетта Мария переехала в замок Сен-Жермен, который Анна Австрийская щедро предоставила ей на летнее жительство. В последний день июля королева-регентша ужинала там с золовкой, вернувшись в Париж, а Мазарини тоже обещал прибыть туда через два дня.
– Он изъявлял желание хорошо служить королеве (Генриетте Марии), - написала Джермин своему другу Джорджу Дигби (племяннику Кенелма), который находился с королём в Оксфорде, - и теперь я вижу, что оно снова возникло у него, поскольку мы в этом нуждаемся.
Тем не менее, наученный опытом не слишком доверять обещаниям кардинала, он добавил, что его собственную боль (из-за поражения при Нейзби) уменьшило то, что напрасные ожидания не несут большой опасности:
– Потому что, если бы у нас ничего не было в этом мире, я не видел бы никакого способа вылечиться в том состоянии, в котором мы находимся.
В свой черёд, 4 августа Джордж Дигби оптимистично ответил Джермину: то, что королева стойко переносила свои невзгоды, «было предсказанием удачи», и выразил надежду, что она наверняка сможет заручиться поддержкой Франции, поскольку интерес этой страны заключается в том, чтобы уравновешивать обе стороны.
Хотя пенсия, которую Генриетта Мария получала, была достаточно велика, она посылала своему мужу больше денег, чем могла себе позволить. Потому беженцы-роялисты, группировавшиеся вокруг неё, могли рассчитывать только на сочувственные слова и пустяковые сувениры. Недовольство её двора росло и однажды королева должна была выйти из комнаты, чтобы прекратить шумный спор из-за денег между Перси с одной стороны и Джермином с капитаном Уотсом с другой, которые фактически обнажили шпаги в её приёмной. В течение нескольких месяцев после её приезда, по словам её племянницы, Великой мадемуазель, «её сопровождали, как и подобает королеве: множество фрейлин…, лакеи, кареты и охрана. Однако мало-помалу всё это исчезло, и вскоре ничто так не свидетельствовало о потере ею достоинства, как её жалкая свита».
– В её плачевном состоянии, – добавляет дочь Гастона, – самым большим удовольствием для неё был преувеличенный рассказ о своём прошлом процветании – о сладости жизни, которую она вела в Англии, о красоте и совершенстве этой страны, о развлечениях, которые она получала, и, прежде всего, о великолепных качествах её сына, принца Уэльского. Она выказала такое желание, чтобы я увидела его, что я догадалась о её намерениях, и то, что последует дальше, покажет, ошиблась ли я в своих заключениях.