Три лилии Бурбонов
Шрифт:
– Ему было всего шестнадцать или семнадцать, но он был довольно высок для своего возраста. У него было благородное лицо, чёрные волосы, смуглый цвет кожи, в общем, довольно приятная внешность.
Но тут дамы обнаружили, что хвалёный сын Генриетты Марии ни слова не знает по-французски, а это было крайне неудобно. По прибытии во дворец маленький король предложил руку королеве Англии, в то время как принц молча сделал то же самое в отношении Анны Австрийской. Трёхдневный визит, однако, прошёл благополучно. Генриетта Мария нашёптывала племяннице, что её сын нашёл в своей кузине именно тот тип женщины, который ему больше всего нравился, и был, якобы, в отчаянии
– Я выслушала всё, что она сказала, – прокомментировала надменная блондинка, – но не придала её словам большой веры…Я не знаю, было бы лучше, если бы принц говорил сам за себя.
В то же время его советники считали, что принцу Уэльскому было бы безопаснее на Джерси, где он жил до того на протяжении двух месяцев, чем во Франции. Тем не менее, он не мог ослушаться матери, так как отец приказал ему повиноваться ей «во всём, кроме религии, относительно которой, я уверен, она не побеспокоит Вас». Генриетта Мария велела сыну ухаживать за Великой мадемуазель, хотя принц считал её вульгарной.
Шотландская армия увезла Карла I в Ньюкасл. В письмах он жаловался, что ему не разрешают выбирать слуг и общаться с друзьями. Правда, король ещё пользовался подобием свободы, «и он и его придворные могли свободно выезжать за границу и играть в мяч на Щитовом поле, без стен». Но это продолжалось только до тех пор, пока шотландцы надеялись, что он подпишет с ними соглашение о пресвитерианской церкви. Тем временем трое королевских детей продолжали оставаться в Лондоне во власти парламента: тринадцатилетний Джеймс, герцог Йоркский, шестилетний Генрих, герцог Глостерский, и десятилетняя принцесса Елизавета.
Наибольшие тревоги королевы были связаны с её младшей дочерью. Услышав, что Эксетер подвергся нападению, она отправила укоризненное письмо леди Далкейт, хотя последняя делала всё, что могла. Маленькую Генриетту тайно вывезли в Фалмут, в замок Пенденнис - одну из последних крепостей, оставшихся верных королю Карлу I. Там состоялась единственная встреча принцессы с отцом: король приехал в замок 26 июня, поцеловал малышку и приказал окрестить её в местной церкви в соответствии с английскими законами.
После захвата города леди Далкейт разрешили переехать с её подопечной в Оутленд. Но вскоре эта дама узнала, что ей собираются дать отставку, а принцессу отправить Лондон, чтобы маленькая Генриетта разделила заточение со своими братьями и сестрой. Тогда леди Далкейт решилась на смелый шаг. В пятницу, 25 июля 1646 года, она переоделась в рваньё, подложила на спину льяную ткань, чтобы скрыть свою величественную осанку, и отправилась пешком на побережье по видом жены своего камердинера да Шамбра, своего единственного спутника. Ребёнка же «супруги» называли «Пьером». Однако девочка доставила им немало волнения, когда в порту презрительно одёрнула на себе убогую одежду и заявила:
– Не Пьер. Принцесса!
К счастью, окружающие ничего не заподозрили и семья французских голодранцев благополучно поднялась на борт пакетбота «Кале». Об окончании этой романтической истории рассказывает капуцин Киприан де Гамаш, который был вместе с королевой, когда пришла весть о побеге леди Далкейст с маленькой принцессой.
Генриетта Мария, по его словам, сразу отправила экипаж, чтобы привезти в Сан-Кёр «её драгоценный залог, который она так счастливо сохранила среди стольких ужасных опасностей. О, радость! О, безграничное утешение для сердца королевы! Она обнимала, она прижимала, она целовала снова и снова этого королевского младенца… Много благодарностей она воздала Богу за эту милость, и… она решила с милостью Божьей воспитать её (принцессу) в католической римской религии и предпринять все усилия, чтобы получить на то согласие короля».
Теперь королева получила возможность общаться с двумя из своих шестерых детей. Её тёзка Генриетта, которую она видела в последний раз пятнадцатидневным младенцем, превратилась в хорошенькую двухлетнюю девочку с великолепным цветом лица, тёмно-синими глазами и золотисто-каштановыми кудрями. Серьёзный молчаливый принц Уэльский нашёл этот сгусток живой ртути забавным и дал ей прозвище «Минетта» («Маленькая киска»).
Тем временем принц продолжал выполнять возложенную на него матерью обязанность и следовал за Великой мадемуазель как тень. Перед празднеством, устроенным в честь её племянницы, Генриетта Мария помогала одевать её, в то время как её сын держал рядом факел. Как только Анна Мария Луиза подъехала к Пале-Рояль, Карл уже ждал её на ступеньке, чтобы помочь выйти из кареты. После чего последовал за ней в комнаты, где Великая мадемуазель поправила перед зеркалом причёску, причём принц снова держал перед ней факел. В это время принц Руперт, который присоединился к принцу Уэльскому в Париже, сообщил дочери Гастона:
– Мой кузен понял всё, что Вы сказали!
В своих мемуарах принцесса отметила это как нечто экстраординарное, так как считала, что Карл не знает ни одного французского слова.
– Моё платье, – продолжает она, – всё было усыпано бриллиантами и отделано букетами гвоздик, чёрных и белых. На мне были все драгоценности короны, а также те, которые тогда ещё принадлежали английской королеве. Никто не был одет в тот день более великолепно, чем я, что позволило мне получить множество комплиментов от поклонников, которые…говорили о моей прекрасной фигуре, моей грациозной осанке, белизне моей кожи и блеске моих светлых волос. Они утверждали, что это украшает меня больше, чем все драгоценности, которые сверкали на мне.
Вслед за итальянской комедией последовал бал. Над всеми возвышался трон с тремя ступенями и балдахином, но ни маленький король, ни принц Уэлский не захотели его занять, уступив это место Великой мадемуазель. Что же касается Карла, то он улёгся внизу трона, как Гамлет у ног Офелии. Однако, глядя на него сверху вниз «не только глазами, но и сердцем», Анна Мария Луиза решила, что он достоин лишь жалости:
– Я понимала, что император (её предполагаемый жених) не был ни молодым, ни галантным мужчиной, но правда заключалась в том, что я больше заботилась о своём положении, чем о внешности своего поклонника. Я помню, что на этом балу…королева Англии заметила, что я смотрю на её сына с некоторым пренебрежением. Когда она узнала причину этого, то упрекнула меня и сказала, что моя голова забита только императором. Я защищалась, как могла, но на моём лице читались все мои чувства, так что стоило только взглянуть на него, чтобы всё понять.
На второй день нового 1647 года, когда в Париже было так весело, Карл I написал жене:
– Я должен сообщить тебе, что теперь мне объявили, кем я был на самом деле с тех пор, как попал в эту армию, а именно пленником.
Шотландский парламент, поняв, что король не намерен принимать пресвитерианство, приказал своей армии покинуть Ньюкасл, получив 30 января из Лондона первый взнос из суммы, обещанной за короля. Группа представителей английского парламента препроводила Карла I в Холмби-Хаус в Нортгемптоншире.