Три повести о любви
Шрифт:
— Разное говорят. Но лучше вы уж спросите у него самого. Вон он подышать свежим воздухом вышел… Сейчас позову его… Борисыч!
Тот вздрогнул и обернулся.
— Подымись-ка на минутку!
Бывший официант покачнулся и нетвердыми шагами двинулся к валунам.
— Начали с вас и не заметили, как перешли на других, — сказал Аркадий. — Придется еще разок вернуться.
— Опять, что ли, будете спрашивать о родных? — усмехнулся Горячев.
— Ну что вы! Так, немножко пройдемся по
— Это можно…
Олег Борисович еще был под хмельком. Аркадий и Горячев втащили его на пригорок, усадили на скамейку.
— Да, да, я расскажу вам свою жизнь, — обрадовался он, узнав, что им также заинтересовался приезжий журналист, — и вы напишете обо мне книгу.
Аркадий и Горячев переглянулись.
— Я покажу вам фотографии, — продолжал Олег Борисович, — на которых я снят в разное время, начиная с тридцатых годов…
У него неожиданно зачесались ладони, и он ожесточенно поскреб их ногтями.
— Я долго скрывал свое социальное происхождение. Теперь оно уже никого не пугает. Даже начальников отдела кадров. Мой отец был колчаковский офицер. Прапорщик!
— Простите… Мариш, иди послушай! — крикнул Аркадий жене, собиравшей цветы: разговор обещал быть интересным. — Быстрей!
— Сейчас! — ответила она, все так же не спеша переходя с одного места на другое.
— Ее не дождешься, — сказал Аркадий.
Ему показалось, что в голубых глазах Горячева вспыхнула и тут же погасла какая-то затаенная мысль.
— Он никого не вешал, не убивал, — продолжал исповедоваться Олег Борисович. — Он был тихий человек. Интендант. По маминым рассказам, он даже красть не умел. Да и потом не научился. Еще до войны он стал главным бухгалтером рыбокомбината. Его помнят многие…
— Давеча Алексей Дмитриевич вспоминал его, — сказал Горячев. — Говорил: ни за что не подумаешь, что у Колчака служил.
— Никто, ни один человек не знал об этом, — вскинул голову Олег Борисович.
— Зато теперь все знают, — заметил Горячев.
— Посмертно!
— Да и живи он сейчас, все одно не тронули бы.
— Теперь — да!
— А и раньше тоже.
— Я уважаю Афоню. Он самый добрый человек на этих берегах. Но в текущей политике он… вот!
И Олег Борисович постучал костяшками пальцев по скамеечке.
— С чего это вдруг? — усмехнулся Горячев. — Вроде бы одни и те же газеты читаем? Одно радио слушаем?
— Все равно… вот!
— Доказал.
— О нем пишите только хорошее!
— Артист! — кивнул головой Горячев.
— Да, я был артистом, — неожиданно подхватил Олег Борисович. — Я сыграл двадцать ролей!
— И в кино, говорят, в каком-то снимался, — заметил Горячев, отказываясь от дальнейшей пикировки.
— Кино — ерунда.
— Мариш! — снова позвал Аркадий: разговор становился все интересней.
Но она даже головы не подняла.
— Запомните, мой друг, — Олег Борисович положил руку на колено Аркадию: — Только театр — колыбель таланта.
— А вы долго были актером?
— Три года! Три лучших года! Но был съеден бездарями.
— Как съеден?
— Как омуль. Раз — и нет! Прекратил свое существование.
— А потом?
Бывший актер покосился на Аркадия и торжественно произнес:
— Пришел к этим славным и простым людям. Как Жан-Жак Руссо. С ними я оттаял душой! Приложился сердцем к этой упоительной и первозданной красоте!
И ни словом о своем официантстве. Как будто его и не было.
Маришка возвращалась, держа перед собой букет из оранжевых цветов. Лицо ее сияло. Еще издалека она крикнула:
— Мальчики, посмотрите, какая прелесть!
Аркадий выжидательно смотрел на жену — ей все в диковинку: и цветы, и камни, и рыбаки.
— Афанасий, как называются эти цветы?
— Саранки! — ответил тот.
— Как?
— Са-ран-ки!
— Почти саранча. Такие красивые и так некрасиво называются, — она даже слегка расстроилась, замедлила шаг.
— Их можно и по-другому назвать.
— Ну и как же?
— Царские кудри.
— Это уже лучше. Даже — хорошо!
Она вытянула из букета золотисто-желтый цветок.
— А это кто?
— Надо поглядеть, — ответил Горячев.
Цветок и впрямь был прекрасен. Его золотисто-желтые лепестки окаймлялись по краю черным бархатом. Из узкого горлышка выглядывали темные бусинки тычинок.
— Знаешь, он рос один, — сказала Маришка мужу. — Один во всем лесу.
— Так уж и один, — усмехнулся Аркадий.
— Нет, правда, я обошла все кругом и больше не нашла!
— А зачем тебе больше? Что бы ты сейчас с ними делала?
— А просто посмотреть на них нельзя?
— Вот черт! — досадливо проговорил Горячев. — Где-то я видел их. И никак намедни. Все поросло ими.
— Ох и красиво, наверно! — протянула Маришка.
— Прямо как ковер… Постой-ка, вроде бы в этом леску! — Горячев даже встал. — Ну да, за теми деревьями.
— Это далеко отсюда? — живо спросила Маришка.
— Да нет, тут рядом.
— Вы покажете мне?
— Можно…
Маришка встала, спросила Аркадия:
— Ты пойдешь?
Аркадий уже готов был сказать «да», как вдруг поймал на себе внимательный взгляд бывшего актера, выражавший откровенное любопытство. Ах вот что у того на уме! И он ответил Маришке, удивленной затянувшимся молчанием: