Три повести о любви
Шрифт:
После этого небрежно отвернулась от собак и присела на камень.
Вдруг от стаи отделился огромный черный, с белыми пятнами пес. Не спуская с Маришки подобревших внимательных глаз, приблизился к ней на расстояние двух-трех шагов. Она доверчиво посмотрела на него. Великан неторопливо подошел и положил ей на колени свою тяжелую лобастую голову. И в то же мгновение собаки перестали лаять.
— Вожак, — сказал Аркадий.
Маришка принялась гладить лохматую собачью голову, заглядывая в большие и умные глаза.
— Мариш, смотри: он
— Нет, не просит, — возразила Маришка. — Мы не виноваты. Мы чуть-чуть рассердились, что нас не поняли. Мы только хотели знать, что это за люди и зачем они приехали? Правда?
Глаз благодарно помаргивал.
Маришка почесала у вожака за ухом. Аркадий вздохнул: он нисколько не удивится, если эти собачьи нежности затянутся до самого отъезда. Однажды она так же, ничем больше не интересуясь и не занимаясь, почти целую неделю провозилась с ежонком, которого он подобрал в парке.
Чтобы напомнить ей о цели приезда, Аркадий спросил:
— Ты еще не думала, о чем хочешь писать?
— Нет, — Маришка виновато посмотрела ему в глаза.
Судя по всему, она не возражала бы, чтобы он снова накатал за нее. Однако на этот раз, решил Аркадий, он выдержит характер до конца. Или — или…
— Расскажешь коротенько, как живут, работают…
Она послушно кивнула головой.
— Лучше хорошая зарисовка, чем плохой очерк.
И с этим согласна.
— Чтобы лишний раз не отрывать рыбаков от дела, говорить с ними будем вместе…
Попутно он покажет Маришке, как беседовать с людьми. Ей еще невдомек, что это своего рода искусство.
На крыльце появилась молодая женщина в широкой юбке и белом платке, туго повязанном на голове. Стрельнув в сторону приезжих глазами, она сбежала по ступенькам и скрылась под соседним навесом.
Следом из рыбацкого стана вышли Горячев и длиннолицый рыбак в резиновых сапогах. Молча двинулись к гостям. Бригадир шел впереди и приветливо улыбался. Он был чертовски красив. Высокий, широкоплечий, статный. На открытой и крепкой шее прямо сидела небольшая аккуратная голова. Интересным было лицо: узкие, с монгольским наплывом век глаза светились какой-то совершенно славянской голубизной.
Аркадий поймал себя на том, что любуется этим ладным и пригожим парнем. Впрочем, ему вообще было свойственно влюбляться в ярких людей. Сам некрасивый — узкоплечий, неспортивный, — он питал слабость к красивым. Но в отличие от того, что с ним бывало раньше, сейчас что-то мешало до конца довериться этому чувству. Оно словно упиралось в некий невидимый ограничитель.
Он взглянул на жену и сразу понял: все дело в ней. Она сидела как-то вся подобравшись. Сквозь легкий загар пробивался густой румянец. Неужели ее так взволновало новое знакомство? Конечно, было бы странно, если бы Горячев ей не понравился. Аркадий вспомнил, с каким любопытством она смотрела на бригадира еще на катере и в лодке. Однако теперь, когда в поведении Маришки появилась какая-то
Рыбаки подошли.
— Ну как, помирились? — спросил Горячев.
Маришка обеими руками приподняла тяжелую голову вожака и заглянула ему в глаза:
— А мы и не ссорились, правда?
— Ишь как он у вас! — не без удивления заметил Горячев. — Что хвостом выделывает! А вообще-то он пес серьезный. И к нашим не ко всем подходит.
Маришка бросила на бригадира короткий благодарный взгляд и отпустила вожака. Тот неожиданно лизнул ее в щеку и отошел к собакам.
— Пойдемте в избу! — сказал Горячев.
Маришка поднялась сразу.
Они двинулись к стану, вблизи которого рыбачка в широкой юбке и белом платке разжигала плиту. Из железной трубы вился дымок.
— Посторонись! — раздалось сзади.
Мимо них, бухая резиновыми сапогами, пробежал с хлебным мешком на плече длиннолицый рыбак. На бегу обернулся и крикнул хрипло:
— Ноленс-воленс!
— Что это он? — спросил Аркадий.
— Да так — дурит, — ответил Горячев.
Позади послышалось сопение. Аркадий обернулся и увидел Мишу, тяжело тащившего на спине большой фанерный ящик. Паренек тоже пробовал бежать, но догнать длиннолицего, весело и лихо вырвавшегося вперед, ему было не под силу.
— Дай-ка мне, — сказал Горячев.
— Не надо, я сам, — с трудом переводя дыхание, ответил Миша.
— Пусти, — Горячев ухватился за ящик и легко поднял его.
— А я? — спросил паренек.
— Дуй за канистрой! — Горячев поставил ящик на плечо.
— Хорошая деталь, — шепнул Аркадий Маришке. — Запоминай!
Сперва Горячев вообще шел играючи — все такой же статный и сильный. Но ящик своими острыми, окованными металлической лентой ребрами больно врезался в шею и плечо, и бригадир все чаще менял положение.
Аркадий догнал его:
— Давайте помогу!
— Тут недалеко, — ответил тот.
Действительно, до стана оставалось каких-нибудь десять-пятнадцать метров. На крыльцо вернулся и поджидал Горячева длиннолицый. Он и теперь не стоял спокойно — все как-то дергался. Приветливо улыбалась гостям женщина в белом платке. Она держала в руках ведро, до краев наполненное рыбой.
Проходя мимо плиты, Горячев сказал рыбачке, продолжавшей во все глаза разглядывать приезжую парочку:
— Скоро у тебя? А то гости проголодались!
— Ой, я быстро! — захлопотала та у широкого противня на плите. В один миг вывалила туда рыбу. Подкинула дров в топку. И еще успела между делом поздороваться с Аркадием и Маришкой — с каждым в отдельности.
Горячев поставил ящик на крыльцо и попросил длиннолицего:
— Отнеси, Борисыч, в кладовку.
Тот наклонился, ухватил ящик руками и неожиданно произнес, глядя в глаза Аркадию:
— О, вермишель! О, вермишель!
Очевидно, он и впрямь любил подурить. И Аркадий на всякий случай, чтобы не обидеть его молчанием, ответил улыбкой.