Три повести о любви
Шрифт:
— Нет, я еще не закончил разговора с Олегом Борисовичем.
— Пойдемте, Афанасий! — сказала она.
И тот с обычной, видимо перенятой у кого-то, обходительностью пропустил ее вперед и двинулся следом.
Олег Борисович подмигнул Аркадию:
— Ох и любят бабы Афоню!
— Что? — Аркадий даже растерялся от неожиданности.
— Вот и ваша знакомая уже неровно дышит к нему.
— Откуда вы взяли? — тоскливо спросил Аркадий.
— Так видно же!
Продолговатое лицо Олега Борисовича блестело от удовольствия. Как будто все женщины, о которых зашла речь, любили не Горячева, а его —
Аркадий быстро отвел взгляд.
И вдруг услышал осторожное:
— А она кто вам, простите? — И на его колено легла рука с толстыми и короткими пальцами.
Теперь ответ мог быть только один. То есть любой, кроме правды.
— Товарищ по работе.
— А я уж было подумал…
— Хороший товарищ!
— Главное — не жена, не любовница и не дама сердца, — и Олег Борисович снова подмигнул.
Аркадий до боли сжал руками колени. Что же делать? Пойти за ними? Сказать, что тоже решил посмотреть цветы? Возможно, они и поверили бы. А вот бывшего официанта уже не обманешь. И сразу об этом узнает вся бригада. Нет, только не это! К тому же он не уверен, что они удалились, чтобы остаться наедине. Уж очень они были спокойны и будничны. Никакого смущения или взволнованности… А может быть, они ни о чем таком и не думают? Просто ходят по поляне, Горячев все так же предупредителен: помогает перепрыгивать через канавки, с насмешливой торжественностью преподносит какой-нибудь редкий цветок.
Олег Борисович между тем не умолкал. Сперва он говорил о какой-то заезжей москвичке, которая по уши влюбилась в красавца бригадира, а потом два лета подряд приезжала тайком от мужа. Затем стал рассказывать об одной местной библиотекарше, ради Афанасия сбежавшей прямо со свадьбы. Речь его была полна умиления и восторгов победами Горячева.
— А еще была одна, маленькая такая блондиночка…
— Послушайте, — взмолился Аркадий.
Конечно, если Горячев вспомнит, что рядом с ним молоденькая женщина, которой он нравится… женщина, кстати, по его сведениям, свободная… желанная, конечно…
В этом случае только одна надежда… если они спохватятся… что находятся в каких-нибудь нескольких десятках метров… А с другой стороны, почему она должна уступить в первый же день, даже если он ей нравится?..
А разве тогда было как-то иначе?
…Они с Маришкой были знакомы всего неделю. Всего одну неделю. Правда, встречались каждый день. Он дожидался ее за школьными огородами и глухой тропинкой провожал до общежития, где ютились учительницы. Шесть дней они расставались у порога, а на седьмой день она пригласила его зайти. За неимением стульев они присели на кровать. Все остальное произошло как во сне. Он не знал, что и думать. Впрочем, это уже не имело значения. В ту же ночь он сделал ей предложение. И хотя к той — первой — своей близости они больше в разговорах не возвращались, Аркадия нет-нет да посещали сомнения: а вдруг у нее был кто-то до него? Странным, очень странным казалось ему и то, что она никогда не говорила ему о любви. Как будто слова «Я люблю тебя» или просто «Люблю тебя» или еще проще «Люблю» были для нее запретными. А когда он все-таки спрашивал, она шутливо отвечала: «Не задавай глупых вопросов!» Успокаивал он себя лишь тем, что она воспитывалась в семье, где не признавались какие бы то ни было нежности и разговоры о чувствах…
— Как увидят его, так и дух у них захватывает — у бедных самочек!
— Ведь я просил вас!
— Пардон!
…И вообще, почему
— Зря вы отпустили свою приятельницу! — хихикнул Олег Борисович. — Ох и зря!
— Да замолчите же!
Аркадий встал и, покачиваясь, как пьяный, пошел в лес. Он как наяву видел эту картину — Маришку и Горячева, торопливо предававшихся любви. Ее запрокинутую голову, трепетно прикрытые веки, ищущие губы. Это было так зримо, так знакомо, что он застонал.
Теперь он уже метался между деревьями, не зная, куда идти, где искать…
И вдруг он увидел их: Маришка висела на локте у Горячева и заглядывала ему в лицо. Что-то весело рассказывала. В другой руке Горячев держал букетик золотисто-рыжих цветов. Так и нес перед собой — видно, для отвода глаз.
Щеки Маришки горели.
«Сколько времени их не было? — лихорадочно думал Аркадий. — Полчаса? Четверть часа? Час? Много? Мало?»
И тут Маришка увидела мужа. Сильно смутилась — он был уверен в этом, — быстро отодвинулась от своего спутника.
Горячев взглянул на Аркадия насмешливо и как будто снисходительно.
Аркадий молча подошел к Маришке и ударил ее по лицу.
— За что?! — крикнула она, побледнев как полотно.
— Сука, — тихо сказал он.
Перед ним промелькнули светлые и острые как лезвие глаза Горячева.
Аркадий рванулся к нему, но в тот же миг его обхватили и подняли сильные руки. Красивое лицо Горячева было искажено.
— Подонок! — выкрикнул Аркадий. И, отброшенный, едва не опрокинулся на землю.
— Дурак! — сказал Горячев.
Всхлипывая, уходила куда-то в глубь леса Маришка.
«Вот и все, — с разрывающей душу тоской подумал Аркадий. — Вот и все».
А потом он услышал, как Горячев подошел к бывшему официанту, оказавшемуся почему-то рядом, и жестким голосом произнес:
— Ежели сболтнешь кому, выгоню из бригады!
Но что это изменит?
Времени оставалось в обрез. Уже вышли из стана одетые во все рабочее Николай Иванович и Толя. Подождали у крыльца Алексея Дмитриевича. Затем втроем двинулись к берегу. Бухали тяжелые резиновые сапоги. Поскрипывали куртки и брюки. Тянуло табачным дымом.
Горячев и Олег Борисович возились у баркасов.
А рядом с Аркадием, сидевшим на бревнах напротив стана, стоял Миша и ждал ответа. Его прислал бригадир спросить: поедет ли корреспондент с рыбаками на подрезку или раздумал?
Только что в Аркадии все клокотало — скорей, скорей отсюда! Он уже собирался потребовать от Горячева, чтобы тот приказал доставить его на моторке до первого катера или теплохода, которые пойдут мимо. О Маришке он не думал. Пусть сама решает, как ей быть дальше. Как только вернутся в город, он тотчас же подаст на развод.
Ему и впрямь было ни до чего. Даже задание редакции он отмел как что-то не существенное. Да и вряд ли он сможет написать теперь о Горячеве.
Приглашение ехать на подрезку вмиг все поставило на место. Аркадий опомнился. О том, чтобы вернуться без материала, не могло быть и речи. Главный не простил бы молодому сотруднику. Его любимое выражение: умри, но сделай. Единственное, что остается, — схитрить, писать не столько о бригадире, сколько о его рыбаках.
— Пошли! — сказал он Мише.