Три сердца
Шрифт:
— А это от кого? — спросил Гого, заглядывая жене через плечо.
Она протянула ему карточку, где он прочел:
«Пользуясь своим пребыванием в Варшаве, я осмелился послать уважаемой пани наилучшие пожелания в день именин. Желая повторить их лично и при оказии засвидетельствовать вам свое почтение, я позволю себе быть у вас в пять часов.
Роджер Тынецкий»
— Не образец для подражания, однако справился, — сказал
Точно в пять часов в передней раздался звонок. Когда Тынецкий вошел в кабинет, в первую минуту Гого не узнал его: перед ним был не тот, кто только вчера выучил хорошие манеры.
Трудно было в одетом в хорошо скроенный костюм мужчине распознать бывшего писаря. Даже некоторая робость или сдержанность в движениях, едва уловимая скованность в манере поведения производили приятное впечатление.
«Все можно иметь за деньги», — подумал Гого. Предлагая гостю кресло, сказал:
— Рад видеть пана. Жена сейчас выйдет. Давно вернулись в страну?
Тынецкий ответил с долей рассеянности:
— Да нет, неделю назад. Заглянул на несколько дней в Пруды, а сейчас вот приехал в Варшаву.
— Долго пробудете здесь?
— Еще не знаю. Есть дела, и от них зависит время моего отъезда. А вы как поживаете?
— О, спасибо. Жена здорова, а я некоторое время болел, но сейчас уже чувствую себя хорошо. Вы, кажется, были в Америке?
— Да, но совсем недолго. Задержался лишь в Париже и Лондоне.
Вошла Кейт. Он поднялся навстречу и, поцеловав ей руку, сказал:
— Я рад поздравить вас и видеть здоровой.
— Спасибо за память и красивые цветы, — ответила она.
Он обвел глазами комнату, заставленную корзинами и вазами.
— Вижу здесь настоящий цветник.
Гого крякнул.
— У нас здесь много друзей. Большая корзина от Юлика Залуцкого, что из Горани, та от барона Ирвинга, эта от Юзефа Чумского из Белосиц, а вот эта от известного писателя Адама Полясского, эти розы прислал известный поэт Стронковский, а которые в углу — Кучиминьский или Хохля? Кейт, я уже не помню, от кого они?
— Нет, они от Марыни, — ответила она и пояснила, что это их служанка.
По лицу Тынецкого пробежала едва уловимая улыбка.
— А вы помните поздравления с рисунками, которые каждый год в день ваших именин писали вам дети из школы в Прудах? — спросил он.
— О, да, конечно! — оживилась Кейт. — Это было так трогательно. Я сохранила их все, кажется, шесть штук.
Тынецкий слегка покраснел.
— Только пять, — поправил он.
— Возможно, но откуда вы знаете?
— Потому что частично это были мои произведения. Учительница, панна Кобальская, занималась их оформлением, а я сочинял стихи.
Он засмеялся и добавил:
— Это были никудышные стихи.
— Вовсе нет, они очень милые. Так, значит, это вы? Боже мой, а я совсем не догадывалась и думала, что их автор панна Кобальская. Помню только, что тетя Матильда поздравляла ее, услышав эти стихи, и уверяла, что у нее поэтический дар, что-то необычное, а панна Кобальская принимала комплименты как должное. И вот когда только стала известна правда! Это было нехорошо с ее стороны.
— Я должен защитить ее, — улыбнулся Тынецкий, — ведь она лишь выполняла мою просьбу. Ни за что на свете я не хотел быть узнанным.
— Вот так открытие! Выходит, вы писали стихи и для тети Матильды, и для ксендза, и для генерала?
— О, нет, дети просто переписывали их из учебника. Но у меня есть к вам просьба: не читайте никогда тех стихов.
— Почему?
— Потому что они ужасные. В их свете я выгляжу так, как женщина на фотографии двадцатилетней давности в старомодной шляпе.
— Я так не думаю и не знаю, смогу ли поклясться, что не взгляну на те поздравления. Ваше предупреждение разожгло мой интерес. Женщинам нельзя выдвигать такие запреты, потому что ни одна не выдержит.
— Верю, что и это правило имеет достойные исключения, — ответил Тынецкий с поклоном.
— Слишком большой риск, — рассмеялась Кейт и подумала, что Тынецкий очень изменился в лучшую сторону. История с поздравлениями напомнила ей детские годы, проведенные в Прудах.
От воспоминаний повеяло мягким теплом.
— Заботится ли сейчас, когда меня нет, кто-нибудь о славной Слепуне? — спросила Кейт.
— О ком, о ком? — заинтересовался Гого.
— Это кобыла, — пояснил Тынецкий. — Пани Катажина заботилась о старушке и спасла ее от смерти, когда пан Бартоломейчик хотел продать ее на живодерню. Да, Слепуня жива и даже поправилась. Валек получил насчет ее четкие распоряжения и заботится о ней больше, чем о других лошадях. И я не сомневаюсь в этом, потому что найден способ, который стережет совесть Валека: он получил маленькое повышение, но только на время, пока Слепуня здравствует. Паи Бартоломейчик ворчит, говоря, что благодаря этой прибавке Валек дотянет ее до ста лет.
— Я желаю ей этого от всего сердца, — усмехнулась Кейт. — А вы в Варшаву надолго?
— Мы как раз говорили с паном, что это зависит от моих дел, с которыми мне бы хотелось справиться за неделю — две.
— Если мои местные связи могут вам на что-нибудь пригодиться, — отозвался Гого, — с удовольствием посодействую.
— О, нет, большое спасибо, не стоит беспокоиться.
Взглянув на часы, он встал с намерением откланяться, но Гого попытался его остановить.