Три сердца
Шрифт:
Иоланта задумалась.
— Возможно, я плохо истолковываю то, что чувствую в вас, но это наверняка высокомерие, а скромность, о которой вы говорили, является инструментом его. Вам приходится быть инкогнито, терпеть, что люди не признают в вас качеств, вам присущих. Но поверьте, что настанет день, когда к вам придут слава и признание. Да, в вас столько высокомерия, что вы безболезненно можете перенести все превратности судьбы. Оно действует на вас как наркотик, анестезирует.
— Это несправедливое заключение, — ответил Тынецкий, улыбаясь. —
— Они могут так говорить именно в силу длительности знакомства, потому что их убедила ваша внешность. Но я женщина, я даже вопреки очевидному, вопреки доводам, вопреки логике и фактам верю своей интуиции. Поэтому обращаюсь к другой женской интуиции. Пусть пани Кейт скажет, что ближе вам — смирение или высокомерие?
— Я никогда не замечала у пана высокомерия, — призналась Кейт.
— Но уверяю вас, — настаивала Иоланта, — что я не ошибаюсь. Кейт не художник, к тому же она всегда смотрела на вас глазами родственницы, а с годами привыкла принимать вас таким, каким вы сами себя преподносите. Вот почему она может знать меньше, чем я, которая знакома с вами всего несколько часов. О, вы не простой экземпляр…
— Ты говоришь, что он слишком сложен?! — воскликнул Тукалло.
Тынецкий удивленно посмотрел на другой конец стола. Однако оказалось, что слова эти относились к Марселю Прусту, о котором Тукалло дискутировал с Полясским.
— Он сложный? Вообще-то я согласен с тобой, что он состоит из множества слоев. Снимаешь один и видишь новый. И так без конца. Пруста можно раздевать, точно вилок капусты. Снимаем лист за листом, добираемся наконец до сути и, когда с дрожью убираем последний лист, не находим ничего, совершенно ничего, сути нет.
— Совершенно справедливо, — подхватил Стронковский.
— Наоборот, — крикнул Хохля, — в капусте находим глубину!
Дрозд скривился.
— Невозможно обсуждать что-либо на уровне Хохли.
Тынецкий, улыбнувшись, обратился к пани Иоланте:
— Неужели я настолько сложный, чтобы спрятать в себе такую тайну, как вилок капусты? Мне кажется, что эти господа выручили пани и помогли закончить мысль.
— Я полагаю, что вы не подозреваете меня в этом. Таких намерений у меня не было. Ваша родственница, с которой мы давно общаемся, знает, что я не заинтересуюсь человеком, у которого не надеюсь найти чего-либо большего, чем посредственность.
Тынецкий слегка покраснел.
— Поэтому я должен избегать вас, чтобы уберечь от разочарования.
— И снова эта дымовая завеса скромности, — рассмеялась она, — а в душе вы смеетесь надо мной. Видимо, слышали подобное не от одной женщины.
— Уверяю вас, что ни от одной. Я так мало встречался с женщинами.
— Вы? — она искренне удивилась. — Это невозможно. Кейт, скажите, это правда?
Кейт озабоченно посмотрела на Тынецкого, потом на Иоланту и снова на Тынецкого. В его глазах она заметила выражение задумчивости и уважения. У него были красивые, умные и честные глаза. Что еще, кроме этого, она могла о нем сказать?
— Он никогда со мной не откровенничал, — ответила она. — Да и в последнее время мы виделись очень редко. Я отдана, как, впрочем, и вы, на милость интуиции.
— А что говорит вам интуиция? — спросил он серьезно.
— Пожалуй, то, что вашим словам можно верить.
— Благодарю вас, — он поклонился.
Игроки в бридж вернулись к столу, Иоланта, Кейт и Тынецкий — к общей беседе. Спустя час Тынецкий стал прощаться.
— Не забывайте о нашем доме, — следуя традиции, напомнила Кейт.
— Я провел у вас замечательный вечер и весьма вам благодарен. Меня радует, что я встретил здесь столько интересных людей.
— Большинство из них навещают нас почти ежедневно. Они приходят около пяти часов на чашку чая и остаются пообщаться. Если вам позволит время…
— Спасибо. В какой-нибудь из дней я охотно воспользуюсь вашим милым приглашением.
В дверях кабинета его остановила Иоланта.
— Мне бы хотелось закончить наш разговор, но вы уже уходите?
— Да.
— Жаль, но, может быть, вы заглянете ко мне в мастерскую, скажем, завтра? Поговорим за хорошим коньяком. Коньяк действительно хороший. Видите ли, стареющие женщины должны уже подобными способами заманивать к себе молодых мужчин, если есть охота поговорить с ними.
— Поэтому я совершенно уверен, что коньяк будет выше всяких похвал, — искренне рассмеялся Тынецкий. — Но у вас это не дымовая завеса скромности, а охота на комплименты.
— А неужто вам жаль этих дешевых украшений, которые мы так любим.
— Я никогда не раздаю их женщинам, заслуживающим настоящих драгоценностей.
— Я вижу, что вы можете быть безгранично щедрым.
— Прежде всего, бескорыстным, — подчеркнул Тынецкий.
В ответ она лишь рассмеялась:
— Можете быть спокойны, я не собираюсь вас соблазнять!
— Я был бы смельчаком, если бы надеялся на это.
— Приятно с вами разговаривать. У вас врожденная способность к общению.
Он с интересом посмотрел на нее.
— Вы серьезно так думаете?
— Снова дымовая завеса? — ответила она вопросом на вопрос.
— Вовсе нет, это искренняя благодарность.
— Значит, докажите это своим визитом к одинокой художнице. Если боитесь остаться со мной с глазу на глаз, приходите в час. В это время встретите у меня свою родственницу, которая позирует мне.
— Обязательно буду.
— Мой адрес найдете в телефонном справочнике. До свидания.
Кейт приходила позировать в половине двенадцатого и к часу, как правило, сеанс заканчивался. Когда Роджер Тынецкий постучал в дверь мастерской, Кейт как раз одевалась в соседней комнате.