Три сердца
Шрифт:
Залуцкий проговорил:
— Вообще-то в любой области можно совершать глупости и обанкротиться.
— Я знал, — продолжал Тукалло, — изготовителя гробов, который, чтобы заманить клиентов, помещал в гробах радио с программой из Варшавы. Антенна находилась на памятнике, с заземлением, разумеется, у него не было никаких проблем: трупы были заземлены. И скажу я вам, что покойники обожали те гробы и о других не хотели слышать. Казалось, что изготовитель доберется до миллионов. А что случилось? Пригласили на радио Пянковского с серией лекций о новых течениях в литературе. Этого было
17
Кладбище в Варшаве, на котором похоронен и автор этого романа Т. Доленга-Мостович.
— О, ужас! Какие мерзости ты рассказываешь, — пропищала Пупс.
— А что в этом мерзостного? — возмутился Тукалло.
— Мертвые, а эти зубы, брр…
— Пупс боится трупов, — пояснил Хохля.
— Нет, — возразил Стронковский. — Я видел ее вчера в кино с Башковским, и она не выказывала никакого страха.
— К тому же у него нет зубов, — заметил Тукалло.
— Очень милый человек, — нахохлилась Пупс.
— Милый, но покойник, самоубийца. Умер раз и навсегда. Меня удивляет, что ты с этим жалким призраком можешь не только ходить, но и показываться в обществе, — сказал Полясский.
— Почему вы называете пана Башковского покойником? — поинтересовался Тынецкий.
— Это история громкого плагиата, — пояснил Кучиминьский. — Башковский несколько месяцев назад издал книжку, в которой целые абзацы были дословно переписаны из книги одного бразильского писателя. Милейшего поймали с поличным, таким образом, он скомпрометировал себя. Несчастный вынужден был удалиться на покой. Да, это было самое легкомысленное самоубийство.
— Однако, — поднял палец Тукалло, — это как раз была его самая лучшая книжка. В конце концов, я не вижу причин, чтобы не заниматься плагиатом. Это тоже один из литературных жанров. Если есть опасение сказать что-либо глупое от себя, предпочитаю свистнуть у кого-нибудь хорошую мысль или хороший раздел. Потребителю, в сущности, совершенно безразлично, кто автор, Башковский или Цервера. Ему важно качество товара, а не фабричная этикетка.
Полясский возражал. Он считал, что мнение Тукалло может относиться исключительно к самым необразованным потребителям литературы. Настоящий любитель интересуется не только произведением, по и индивидуальностью автора, а ее он может узнать, лишь познакомившись со всеми произведениями автора.
По этой теме разгорелась дискуссия.
Тем временем Гого с Чумским организовали игру в бридж, в который здесь играли очень редко. Остальная компания разделилась на группки. Перед ужином пришли еще гости.
Тынецкий чувствовал себя несколько стесненно в этой среде, с которой до сих пор не был знаком. За столом он сидел между Залуцким и пани Иолантой, но был поглощен спором, происходившим между Тукалло и Кучиминьским, о значимости Ибсена. Тукалло утверждал, что, читая его, засыпал, но в то же время признавал за ним историческую позицию, мертвую. Кучиминьский, наоборот, что-то актуальное, считая, что этого автора нельзя сегодня играть по старинке.
Пани Иоланта обратилась к Тынецкому:
— Вы родственник Кейт?
— Да.
— Она восхитительна. Я на днях заканчиваю ее портрет и предсказываю себе на весеннем вернисаже большую победу. Вы редко бываете в Варшаве?
— Я живу в Велькопольске, а в последнее время много путешествовал.
— Вы богаты?
Тынецкий усмехнулся.
— Я не имею права жаловаться на материальные трудности. Почему вас это интересует?
— Как художника. Я присматриваюсь к вам и не могу определить ваш тип. Вы сложный человек.
— С точки зрения художника?
— Нет, вообще. Одно идет всегда в паре с другим.
— Если у меня будет возможность познакомиться с вами ближе, я постараюсь убедить вас, что принадлежу к весьма примитивным, простым и легкоузнаваемым натурам.
— Сомневаюсь, — покачала она головой. — У меня хорошая интуиция. Я чувствую вашу многогранность. В вас несколько совершенно разных существ, которых вы прячете, как в футляре, под своей внешностью.
— Вы заинтриговали меня. И каких же существ вы рассмотрели сквозь футляр?
— Прежде всего кого-то, удерживаемого на привязи, — говорила она, прищурив глаза, — кого-то очень пылкого, настоящую бурю, ураган страсти, кого-то, кто для ее удовлетворения готов погибнуть, убить, мир взорвать.
— О ком это вы говорите? — с интересом наклонилась к ней сидевшая вблизи Кейт.
— О вашем родственнике, точнее, об одной из скрытых его черт.
— Так глубоко скрытой, — рассмеялся Тынецкий, — что мне ничего неведомо об ее существовании. Наоборот, я всегда считал себя исключительно умеренным, если речь идет о сообразительности.
— Вовсе не о сообразительности я говорю, а о страстности. Страстные натуры никогда не бывают сообразительными. Эти черты характера нельзя смешивать. Я говорила о страсти, которая является силой, толкающей человека к желаемой цели. Такой целью может быть честно достигнутая власть, женитьба на любимой женщине или победа в соревнованиях. Так вот вы, несомненно, скрываете в себе пылкую страсть, и прошу извинить меня за искренность, но вы говорите неправду, утверждая, что ничего об этом не знаете.
— Если мне следует понимать это таким образом, — серьезно сказал Тынецкий, — то я не намерен возражать.
— Вот вы и согласились!
— Я, однако, не думал, что предпринимаю какие-то видимые для людей усилия, чтобы что-то скрывать.
— За вас это делает иное существо, удивительное и странное.
— Воплощение скромности? — пошутил он.
— О, нет, наоборот, высокомерие.
— Здесь вы, пожалуй, ошибаетесь, — сказала Кейт.
— Это уж определенно, — добавил Тынецкий.