Три слепых мышонка
Шрифт:
— Спасибо, — произнесла она и замолчала.
Он задумался, знает ли она о том, что недурна собою. Или горестные военные годы заставили ее забыть о себе? Потом последовали скитания и переезды. Что в этой женщине, бухгалтере Мэри Ли, осталось от той маленькой вьетнамской девчушки? Трудно было сказать.
— А как вы думаете, кто мог их убить? — резко сменила она тему разговора, словно пытаясь отогнать даже намеки на что-то личное. Она старалась не смотреть ему в глаза. Ему очень не хотелось думать,
— Я не ищу убийцу, — сказал он. — Мне необходимо доказать, что мой клиент невиновен.
— А вы считаете, что он не совершал преступления?
Мэтью ответил не сразу.
Спустя минуту они почти в один голос произнесли: «Да».
— Можно сказать, что я ищу доказательства, подкрепляющие мою уверенность.
— А номер машины вам пригодится?
— Возможно.
— Если только Тринх не ошибся.
— Я не думаю, что есть причины в нем сомневаться. Только скажите, у вас такие же цифры, как у нас?
— Да, у нас арабские цифры. И алфавит примерно такой же, кроме нескольких букв, и миллион диакритических знаков.
— А что это такое? — удивился он.
Она посмотрела на него.
— Я не знаю, — принялся он оправдываться.
— Могли бы сделать вид, что знаете, — с улыбкой произнесла она.
— Как бы я тогда узнал, что это такое? Объясните, пожалуйста.
— Это такие маленькие значки, они прибавляются к буквам для передачи фонетических особенностей.
— Ага.
— Понимаете?
— Да. Что-то вроде седилль во французском или умляута в немецком?
— А это что такое?
— Ну, могли бы притвориться, что знаете, — улыбнулся он.
— Ну ладно, растолкуйте!
— Диакритические знаки.
— О’кей, — сказала она.
— Во всяком случае, так я думаю, — усмехнулся он.
Ему понравилось, как она произнесла «о’кей». Она по-своему выговаривала это самое американское из всех слов.
— Вьетнамский язык не так просто освоить, — заметила она. — Его не одолеешь в два счета. В этом и была основная трудность американских солдат. А когда нет взаимопонимания, непременно зарождаются подозрения. И множатся обоюдные ошибки.
Она покачала головой.
— Поэтому было столько радости, когда суд оправдал вьетнамцев. Если они действительно невиновны, все меньше будет подозрительности по отношению к иностранцам.
— А что, такое случается?
— О да, конечно.
— А в чем это проявляется?
— В Америке как-то все очень быстро забыли, что в свое время каждый откуда-нибудь да приехал. Ведь только индейцы могут считать себя аборигенами. Но случись какой размолвке с американцем, так первым делом услышишь: «Убирайтесь, откуда приехали!» Разве не так?
— Да, — пришлось согласиться Мэтью.
«Убирайтесь, откуда
Эти слова в устах так называемых коренных американцев всегда коробили его.
«Убирайтесь, откуда приехали».
— Как раз это я и имела в виду.
— Вы о чем?
— Я сказала, что на это можно посмотреть иначе.
— И что же?
— Изнасилование и убийство между собой не связаны.
— Мне тоже кажется, что это реальная версия.
— Значит, вы со мной согласны, — сказала она. — Кому-то очень надо дать понять вьетнамцам в Калузе, чтобы они убирались восвояси.
Он внимательно посмотрел на нее.
— Это же Юг, если вы забыли, — добавила она.
Он продолжал изучать ее.
— Здесь время от времени жгут кресты на лужайках.
Тюремщик подозвал Лидза к телефону минут через десять. В трубке раздался его недовольный и раздраженный голос:
— Я дремал.
Мэтью взглянул на часы. Двадцать минут четвертого. Они с Май Чим расстались в половине третьего, он заехал домой, за магнитофоном «Сони», вот за этим, который стоял перед ним на столе.
— Извините, что разбудил вас, — начал он. — Но я вынужден задать вам несколько вопросов.
— Вы читали газеты? — сердито прервал его Лидз. — Уже успели осудить меня и вынести приговор.
— Это нам на руку.
— Не понимаю, почему?
— Можно попробовать сменить судебный округ.
— Из-за того, что в городе меня считают убийцей?
— Вот именно. Каким образом мы повлияем на присяжных, если все предрешено?
— Хорошо бы, — с сомнением в голосе произнес Лидз.
— Мистер Лидз, мне нужно кое-что уточнить. Если я не ошибаюсь, у вас есть «кадиллак»?
— Правильно, «кадиллак-севилле».
— Какого цвета?
— Черный, по бокам серебристый.
— Можно ли принять этот цвет за темно-синий? Или темно-зеленый?
— Не думаю.
— А, скажем, ночью?
— Даже ночью. Серебристый цвет, он и есть серебристый. При чем здесь синий или зеленый? Спутать невозможно.
— Вы помните номер машины?
— Скорее всего нет. Он может начинаться на «W», «WR»… Не помню. Я всегда смотрю на ярлычок ключей.
— Может быть, у вас номер 2АВ 39С?
— Нет, что вы. Он начинается с «W», это точно. А вторая буква как будто бы «R», «WR» и что-то еще.
— Но не 2АВ?
— Нет.
— …39С?
— Нет. А почему вы спрашиваете?
— Один из свидетелей утверждает, что в ту ночь вы садились в машину с этим номером.
— Когда? Где?
— В районе «Малой Азии». Чуть позже полуночи.
— Понятно, — сказал Лидз.
— Мне кажется, это был кто-то другой.
— Черт побери, конечно! Вы понимаете, что за это можно зацепиться?