Три версты с гаком

Козлов Вильям Федорович

— Ну иди, леший с тобой, — говорил Гаврилыч, и пес радостно мчался к калитке, которую научился ловко отворять черным лоснящимся носом.

Артем обратил внимание, что фокстерьер немного хромал на одну ногу и, приходя в возбуждение, дрожал ляжками, будто ему было холодно. Он как-то спросил Гаврилыча: что с собакой и откуда она у него?

И Гаврилыч рассказал такую историю. Года три назад он был на заработках в Макарове и, возвращаясь по обочине шоссе домой, увидел, как у «Москвича» с ленинградским номером на большой скорости отвалилось переднее колесо. Процарапав на асфальте глубокую борозду, машина пошла кувыркаться, разбрызгивая вокруг кусочки

растрескавшегося стекла... Когда он подбежал к разбитой, лежащей в кювете кверху колесами машине, два пассажира и водитель были недвижимы. Тут стали останавливаться другие машины. Общими усилиями перевернули «Москвич». Двое были мертвы, а один чуть жив. Когда их стали вытаскивать, увидели на полу собаку. У нее оказались перебитыми обе передние лапы.

90

Собаку положили на обочину, и она оттуда, вытягивая морду, следила, как грузят в машину трупы и раненого. Когда машина тронулась, собака завыла и на брюхе поползла вслед за ней... Кто-то предложил прикончить ее, чтобы не мучилась, но ни у кого не поднялась рука. Машины уехали. Инспекторы ГАИ измерили борозду на шоссе, записали показания Гаврилыча и, остановив самосвал, кое-как прицепили к нему покалеченный «Москвич» и отогнали его к посту.

Собака так и осталась на обочине. Она глядела умными, понимающими глазами на Гаврилыча и плакала. Он видел, как текли по смешной бородатой морде собачьи слезы. И тогда он осторожно взял пса на руки и три версты с гаком тащил до своего дома. И вот выходил без ветеринара. Наложил на сломанные лапы лубки, крепко перевязал бинтами, кормил с ложки...

Во время этого рассказа Эд внимательно смотрел на Гаврилыча и даже кивал топорообразной головой, будто подтверждая каждое его слово. И в собачьих глазах светилось такое понимание, что даже как-то неловко было.

— Уже четвертый год, как стряслась эта авария, а на шоссе с ним лучше не ходи, — сказал Гаврилыч. — Подбежит к тому месту, нюхает, нюхает, а потом сядет, морду к небу — и завоет, аж мурашки по коже...

— Куда же он все время отлучается? — поинтересовался Артем. На него эта история с собакой произвела впечатление.

— У него все село — приятели, — усмехнулся Гаврилыч. — Ребятишки так и ходят за ним следом. Эд да Эд, а взрослые что дети. Кто кость приготовит, кто конфетину... Каждый норовит домой зазвать да угостить, погладить... У нас ведь интересных таких собак отродясь не было. Вот люди и интересуются...

— Настоящая породистая собака не должна из чужих рук брать и позволять себя гладить, — заметил Артем.

— Кто тут чужие-то? — сказал Гаврилыч. — Все свои. А погладит кто — велика беда! Собака ласку любит, чего ж я лишать буду ее такого удовольствия?

Шли дни. Дом постепенно принимал свои очертания. Поднялись стропила, в оконные проемы вставили рамы. Начали подгонять пол.

Это днем. А вечером он переодевался и бежал к Тане. Они шли по тропинке к Березайке, спускались с насыпи на луг, иногда присаживались под огромной сосной и, глядя на закат, разговаривали.

Она сидела совсем близко, касаясь его плечом,

Артем только что прочитал в «Иностранной литера­туре» роман. Он стал небрежно критиковать его. Таня молча слушала. А потом, когда закончил, убедительно опровергла все его доводы.

Артем даже растерялся. Он не ожидал, что сельская учительница уже успела прочитать только что появив­шийся в печати роман.

Оказалось, что Таня читала не меньше, а, пожалуй, больше его. И еще она умела слушать и никогда не перебивала, даже если Артем

толковал о вещах, ей известных.

Она все больше и больше нравилась Артему.

Он еще не успевал остыть от разговора, Таня круто сворачивала к низенькому дому, прятавшемуся среди яблонь и вишен, останавливалась на крыльце и протяги­вала маленькую узкую ладонь.

— Спокойной ночи, — ровным голосом говорила она.

Артем задерживал руку, проникновенно смотрел в глаза. Таня молчала, но лицо ее становилось холодным, а поза напряженной. Она осторожно, но настойчиво высво­бождала руку. И Артем, горько усмехаясь, отпускал теп­лую ладонь. Таня облегченно вздыхала и, достав из-под крыльца прут, ловко через щель в двери поднимала крю­чок и исчезала в темных сенях. Стучать после десяти ве­чера ее хозяйке-старухе бесполезно.

Ни за что не про­снется и не слезет с русской печи, где она спала и зимой и летом.

Щелкал крючок, скрипели ступеньки под ее ногами, отворялась еще одна дверь, в избу, и все умолкало.

Возвращаясь со свидания, Артем злился на себя, об­зывал размазней, идиотом... Потом долго ворочался на своей раскладушке, тяжко вздыхал, доставал сигареты, закуривал и понемногу успокаивался.

Как только настелят с Гаврилычем полы, махнет на недельку на озеро! Пока будет рыбу ловить да писать пейзажи, плотник переберет все рамы, наспех сляпанные молодчиками Сереги Паровозникова.

Пуская дым в потолок, Артем вспомнил сегодняшнюю встречу с Володей — так звали Таниного ухажера. Во­лодя поспешно перешел улицу и сделал вид, что не заметил Артема. После той драки он больше не попадался на глаза.

«К черту Володю!» — пробормотал Артем и, потушив сигарету, лег на живот, обхватил руками подушку. Обыч­но в такой позе он засыпал.

Глава девятая

1

Солнце стоит в зените. Ничего вокруг не отбрасывает тени. Припекает голову и плечи. В ярко-синем небе мед­ленно плывут облака. Пышные, причудливые. Они то сближаются, касаясь друг друга закругленными краями, то снова расходятся. Артем с детства любил смотреть, как разгуливают по небу облака. Иногда они гигантским рас­крытым веером наползают из-за лесов, иногда плотными рядами двигаются над самой землей, отбрасывая тени, иногда сворачиваются и подолгу стоят на одном месте. Потом разворачиваются и, бледнея, тают.

Артем лежал в резиновой лодке и смотрел на небо. Рыба что-то не клевала. Удочку он положил поперек лод­ки. Неожиданно из-за облаков показался тощий бледный месяц. Он совсем был ненужным на этом синем солнеч­ном небе. Месяц словно напоминал, что день не вечен, когда-нибудь кончится, и тогда придет его час. Невзрач­ный, блеклый, он нальется ядреной желтизной, распра­вит острые рога, перевернется и поплывет по Млечному Пути, затмевая самые яркие звезды.

Озеро было большое и вытянутое, с красивыми лесис­тыми островами. Лес постепенно подступал к берегам: сначала могучие сосны и ели, потом березы и осины, бу­зина и орешник, и, наконец, залезали в воду плакучие ивы. У берегов еще топорщился, скрипел прошлогодний перезимовавший камыш. Густая зеленая поросль дружно атаковала его со всех сторон. Кое-где появились круглые блестящие листья кувшинок. Это, так сказать, первые лас­точки. Целая армия кувшинок еще пряталась под водой. Если перегнуться через борт лодки и посмотреть в спо­койную воду, то можно увидеть тянувшиеся со дна к солнцу длинные красноватые стебли со свернувшимися в трубки листьями.