Тридцать три удовольствия
Шрифт:
Погоди, погоди, а ведь Николка перед отъездом тоже чуял неладное. На моем дне рождения, когда Птичка отправилась танцевать с Ардалионом, а Мухин танцевал с Машей, Николка сказал мне:
— Вот скажи, разрешать мне Ларисе лечиться у Игоря?
— Она что, больна?
— Да, у нее кое-какие неполадки, нужен хороший специалист, но тут мы с ней полярно разошлись во мнениях. Она считает, что зачем искать другого специалиста, если есть под рукой друг Мухин, который очень ценится в своей области. Она уверена, что ей нужно лечиться только у него. А я считаю, что здесь есть какая-то… неделикатность. Мне кажется, именно потому, что он мой старинный друг, он не должен лечить мою жену. Ну, если бы там зубы, насморк, скарлатина, что угодно, только не это. Почему-то я никак не могу переступить. Может быть, я дикарь и ни один западный цивилизованный человек не стал бы даже думать, но не нравится мне и все, и никакая цивилизация мне не нужна после этого.
— А по-моему, цивилизация здесь ни при чем, — сказал я. — И ты совершенно прав. Не нужно ей лечиться у Игоря. Он может вполне спокойно найти ей другого гинеколога своего уровня, вот и все.
Потом, когда спустя месяц мы провожали Николку и его друзей и коллег в Мексику, оставшись на несколько минут с ним наедине, я поинтересовался, как здоровье Ларисы, и он бодро ответил, что Игорь просто волшебник — блестяще сделал операцию и теперь у Птички все в полном порядке.
— Значит, все-таки Игорь? — спросил я.
— Ну Игорь, ну Игорь, ну что — Игорь? — закипятился Николка. — И что в этом такого? В конце концов, мы живем в двадцатом веке, а не в одиннадцатом. Надо спокойнее смотреть на многие вещи. А то придумываем сами себе сложности.
— Да ладно тебе! — перебил его я.
Он поморщился:
— Ужасно мне это, старик, неприятно. Родной друг Игорь, с которым уж четверть века дружим, стал противен. Вроде нормально-нормально, а потом как посмотрю на него, как представлю… С души воротит. Как жалко, что не могу взять с собой Ларису.
— А, кстати, почему не можешь?
— Да уж поздно. Раньше надо было. Да и там ведь не на курорт едем, а пахать в поте лица.
— Ну и зря. Пусть бы и она в поте лица. А чем она здесь-то будет заниматься?
— Ее Ардалион обещал устроить на одну отличную работу — в частную кинокомпанию.
— Зря. Ей-богу, зря!
Эх, Николка, Николка. Взял бы и впрямь ее в Мексику с собой в охапку, а заартачилась бы, так силой — жена! Нет, пожалел, оставил дома. А лечение-то вон как обернулось.
И все-таки, не укладывалось в голове, как Игорь, который всегда был преданным и любящим мужем…
Назавтра, после тенниса, купания, завтрака и прогулки на базар, мы с Тамарой вновь лежали на пляже и загорали. Какое-то время я еще мог выдержать, но потом не утерпел, поднялся и сказал:
— Я скоро приду.
— Не нужно, Федор, не ходите, — сказала Тамара. — Оставьте их в покое.
— Я и сам понимаю, что не нужно, но ничего не могу с собой поделать, меня так и подмывает.
— Вы что, неравнодушны к этой женщине?
— Почему вы так решили?
— Чувствую.
Ничего себе! Я снова лег с нею рядом и стал вспоминать все наши разговоры, где бы я мог хоть как-то намекнуть на мое неравнодушие к Птичке.
Я всегда был сама деликатность, и если Тамара что-то «почувствовала», то следовало бы молчать в тряпочку. Я вскочил и бросился в воду. Заплыл очень далеко. Некоторое время лежал на спине и смотрел в высокое небо, внушая себе: «Туда! Туда! Туда!» Потом я дико зарычал и поплыв к берегу, нарочно забирая вправо и вправо, чтобы вылезть на пляж там, где мы видели их вчера.
О, мне хотелось прочесть ужас на их лицах!
Я плыл стремительно и злорадно. Мне казалось, что я вот-вот превращусь в катрана и поплыву еще быстрее. Но вдруг сильная боль скрутила мне ногу, я вскрикнул и чуть не захлебнулся полным глотком соленой морской воды. Мышцу на ноге свело так круто, что я, как ни силился, как ни исхищрялся, не мог заставить мышцу расслабиться, барахтался в спазмах боли, неудержимо обессилевая. Душа моя рвалась от тоски, не желая покидать обжитое тело, но я отчетливо помню, как кто-то сидящий во мне, хихикнул: «Что же вы, Федор Иваныч, капута своего испужались? Да разве не вы, дружочек, пистолетиком баловались, дырку в себе хотели нарисовать пулей? Значит, когда приятель ваш женился на девочке, вам жить не хотелось, а как только та девочка с другим вашим дружком спуталась, вам жизнь стала мила, так? Интересное кино!» Я еще раз дернулся и освободился от судороги в ноге. Аккуратно выплыл на поверхность моря и медленно поплыл к берегу. Моя решимость увидеть ужас на их лицах утонула вместо меня. Теперь уже мне не было дела до их ужаса, но все же я хотел получить какие-то объяснения от Игоря Петровича. В конце концов не чья-нибудь, а моя подпись стояла на брачном документе в графе свидетель со стороны жениха. И как свидетель я имел право искать объяснений, почему мое свидетельство оказалось ложным.
Еще в воде, я увидел на пляже эту преступную парочку. Птичка сидела на широком расстеленном полотенце и ела персик, а Мухин стоял подле и разглядывал морскую даль. Когда я вылез из воды, она попросила его о чем-то, он нагнулся к своим джинсам, вытащил из них, должно быть, деньги, и зашагал прочь. Очень хорошо, будем препарировать их по одному. Чуть прихрамывая, но спокойной и уверенной походкой я двинулся к Ларисе Николаевне Чайкиной, которая, в отличие от Маши Мухиной, не захотела менять свою девичью фамилию на фамилию мужа. Доев один персик, она извлекла из полиэтиленового пакета другой и надкусила. Не знаю, как первый, должно быть, он был сладкий, но вот второй наверняка был горше анальгина, потому что в эту минуту Лариса Николаевна Чайкина увидела Федора Ивановича Мамонина. Она встала с весьма изумленным и великолепно испуганным видом. Тело ее, одетое в две какие-то веревочки вместо купальника, было прекрасным до бесстыдства. Судя по тому, что Лариса уже очень хорошо загорела, они отдыхали здесь не первый и не второй день. Фразы, разящие наповал, роились в моем мозгу, оставалось лишь сделать последние два-три шага до того расстояния, с которого можно было ими палить. И вот я замер на этом расстоянии и, видя, что она мучительно ждет моих первых слов, стал выдерживать паузу. Неожиданно она улыбнулась и, протягивая мне надкушенный персик, произнесла:
— Хочешь персик?
Я взял у нее персик и откусил от него. Он не был горше анальгина. Наоборот, очень сладкий и сочный. Я сделал еще два шага, прислонился бедром к ее боку и медленно провел ладонью по ее волосам, погладил ухо и щеку.
— Как вы здесь оказались? — произнес я наименее убийственную фразу из всех, что можно было вообразить. Сам не знаю, откуда она вылезла. В моем арсенале таких не было.
— Мы здесь уже две недели, — сказала она, — снимаем в поселке квартиру. А ты-то как здесь оказался? Ты же должен был отдыхать в Гагре.
— Я человек свободный и никому ничего не должен. Сейчас ты соберешь свои вещи и поедешь со мной, в Москву.
— Вот еще! Я никуда не хочу уезжать отсюда. И на каком основании ты, Мамочка, приказываешь мне?
— На том основании, что ты как-то обмолвилась, что любишь меня. Таких слов на ветер не бросают. И потому я требую, чтобы ты оставила Мухина и ехала со мной. Если не хочешь в Москву, поедем в Гагру.
— Не хочу. Я люблю Игоря. Он единственный среди вас занимается настоящим делом. Он не ищет то, чего уже нет, не делает денег из денег, не потешает публику смешными рисуночками. Он приносит пользу людям. Он настоящий мужчина.