Тринадцатая пуля
Шрифт:
Снимок мне так понравился, что я вставил его в рамочку и повесил на стене у себя в кабинете.
— Поздравляю, — сказал я грустно, продолжая разглядывать парня.
— И вот я родился, — повторил юноша, слегка повысив голос.
— Я слышал… — сказал я и зачем-то посмотрел по сторонам. — То есть, я хотел сказать, что я все помню. Мы тогда с твоей мамой мирно разошлись и…
Я был не трезв — сказывались
Он кротко слушал меня, аккуратно пил мое пиво и посасывал ребрышки воблы.
Обессилев от собственной глупости, я, наконец, недовольно замолчал, а он, сделав паузу в добрые пять минут, вежливым голосом сообщил мне, что лишь хотел посмотреть на своего отца.
Видимо, он удовлетворил свое любопытство и полностью исчерпал свой интерес ко мне, иначе чем объяснить его внезапное исчезновение? Больше я его никогда не видел…
Через общих знакомых я связался по телефону с его матерью, но разговор был коротким, вернее, его не было совсем.
Женщина, узнав, кто звонит, прежде чем бросить трубку, с наслаждением произнесла грубое ругательство, которое я, щадя чувства читателя, не осмеливаюсь здесь приводить полностью, скажу лишь, что оно начиналось на букву "п" и состояло из шести букв.
Теперь я припоминаю, она и в молодости не отличалась сдержанностью. Почему она так на меня сердита?
Мне всегда казалось, что мы расстались, как добрые друзья… И потом, в конце концов, это был ее выбор!
Она хотела иметь ребенка и получила его. Она знала с самого начала, что наша связь недолговечна. Никаких обещаний жениться на ней я не давал. Так в чем же дело?
Было бы хорошо найти сына, поговорить с ним. Он бы понял. Я бы ему всё объяснил и помог в жизни. Хотя бы деньгами…
Однажды я, спровоцированный похмельным порывом, решил разыскать дочь. Тем более что когда-то был влюблен в ее шальную мать, немало помучившую меня своими частыми и откровенными изменами.
Ветреницу звали Антониной, Тосей, Тошкой. Это была спортивная веселая девушка, уже в то время жившая по меркам и законам нынешней молодежи, на мой взгляд, слишком раскрепощенной и пресыщенной сексом.
Не поймите меня превратно, я вовсе не осуждаю сегодняшних двадцатилетних, их право жить так, как им хочется, но мой (или моя?..) повеса в юбке явно поспешила родиться, и успела немало меня помучить.
В конце концов, нам обоим надоели ссоры, и мы разошлись, успев на прощанье предаться радостям любви с такой бешеной страстью, что от этого просто не мог хоть кто-нибудь да не родиться. И родилась дочь.
Так
…Господи, какой же я подлец!..
…Самолеты уже давно летают быстро, и вот я во Внуково. За два часа я прожил несколько лет. Оказывается, случается и такое.
— В Сандуны! — вырвалось у меня, когда я сел в такси. Почему "в Сандуны"?!
И замелькало перед глазами разноперое ранневесеннее Подмосковье. Визит к Алексу был так содержателен, что мне показалось — я век отсутствовал. Как многие истинные москвичи я принимаюсь скучать по малой родине уже при расставании. И поэтому свежим, насколько позволяло похмельное состояние, взглядом смотрел в окно.
На Ленинском проспекте движение машин стало черепашьим.
— Мать их за ногу, опять митинг! — рассвирепел таксист. — Житья не стало! То дерьмократы митингуют, то жириновцы, то еще какие-то… Нет порядка в стране, вот что я вам скажу! Хозяина нету!.. — и он в сердцах сплюнул.
В этот момент мы еле-еле, в веренице пыхтящих машин, проползали мимо высокой трибуны, задрапированной красной материей. Трибуну множеством плотных колец окружали серьезные люди, которые своими крепкими, обветренными лицами с застывшим на них выражением идиотического восторга напомнили мне тех полувоенных и военных субъектов, которых я видел на картине в сталинском кабинете.
На трибуне стояли известные народу люди. Ванадий Блювалов, блондинистый потный здоровяк с ликом отставного боксера. Пара популярных в прошлом, а ныне безработных и потому патриотично настроенных киноактеров. Грустный, очень пожилой, писатель — лауреат Сталинских и одной Ленинской премий, автор нашумевших в свое время романов "Сибирские рассветы" и "Сибирские закаты". И еще несколько тепло одетых политиков средней руки.
И еще там, на трибуне, я заметил одного человека, лицо которого показалось мне очень и очень знакомым.
Трибуна была уже позади, проплыла кровавым крейсером по морю людских голов, а я все выворачивал и выворачивал голову, не в силах оторвать взгляда от этого человека.
А он подошел к микрофону и, разрубая воздух руками, принялся что-то гневно кричать, свирепо глядя в толпу. Это был Лаврентий Павлович Берия. Силы небесные!
— В Сандуны, — повторил я упавшим голосом.
Значит, мне все это не снится: и митинг, и рабочая газета "Правда" с идиотской статьей о реанимации или реставрации коммунистических вождей, и Сталин со всей его командой, с ума можно сойти!