Тритон ловит свой хвост
Шрифт:
— Здесь несколько минут до и после исчезновения света. Светопись идёт непрерывно, два листа в минуту. Я распорядился доставлять их к вам по мере готовности.
— Ладно. — Ректор остановил его движением руки. — Сам смотрел?
— Конечно, господин ректор, — произнёс Гаспиа.
— И что?
Гаспиа ощутимо смутился, почесал подбородок, зачем-то схватил себя пальцами за кончик носа и дёрнул его. Потом покрутил головой, набрал в грудь воздуха и выпалил:
— Там люди!
— Что? — опешил Гур Угон. — Не опился ли ты на ночь настойки жгучего корня? От неё хорошо спать, я знаю, но,
— Ни в коем случае, господин ректор! — выпрямился Гаспиа. — Я вообще ничего не пью на ночь, даже воды. Я знаю, это звучит странно, даже глупо, но посмотрите сами. Вот с этого места. Здесь, как видите, свет ещё есть.
Он разложил листы веером, отделив чуть в сторону один.
— А вот свет пропал, и тут тьма, а во тьме, — он замешкался ненадолго, подбирая слова, — а во тьме тени…
— Тени, — пробормотал ректор. — Тьма есть, тени тоже есть, — он посмотрел на Гаспиа, — а люди… откуда тут могут быть люди, что ты вообще несёшь, откуда ты…
Он не договорил. Он увидел.
С минуту Гур Угон сидел неподвижно. Гаспиа замер рядом и, кажется, даже не дышал.
— Какие удивительные тени, — незнакомым голосом произнёс ректор Гур Угон. — Какие странные… несусветные тени. Что я должен сообщить Нижнему, как ты думаешь? А если окажется, что над нами кто-то подшутил? Расположил перед приёмной линзой, — он в растерянности пошевелил пальцами, — э-э-э… какой-нибудь экран? Два воздухолёта, между ними полотно…
Гур Угон нанизывал беспомощные слова, вязал длинную, бесполезную фразу. «Тритон, — крутилось в голове, — что за чушь я несу? Что подумает про меня это ничтожество? Он подумает, что я теряю лицо!». Замолчал, посмотрел в сомнении на Гаспиа, словно ожидая от него… чего?
— Вы же понимаете, господин ректор, — сказал помощник, — что этого не может быть?
— Да, — кивнул Гур Угон и выдвинул ящик с дальнослухом. — Узел? Шесть — двадцать четыре — урмал.
Глава 8
Никита Николаевич откинулся от монитора, потёр слезящиеся глаза. Сколько он просидел так, пялясь в черноту пещеры? Два часа, три? Если судить по бурчанию в животе, то и все пять. Зато он мог уже как-то обобщить свои наблюдения.
Планета вращалась, причём очень быстро. Один оборот за каждый четырнадцать с половиной примерно минут. При этом и по орбите она двигалась, скажем так, заметно глазу. Что это значило, Никита Николаевич сказать пока не мог, но это было очень, очень интересно!
Он хлебнул из чашки давно остывшего чая. Вот ведь дрянь! Никита Николаевич в который раз подивился на рекламщиков: какой смысл проталкивать в массы такую гадость? Чай должен быть горячий, максимально горячий! В идеале, только с огня, даже кипящий. Такой, чтобы обжигаться, чтобы кожа слезала с нёба!
Никита Николаевич провёл по нёбу языком. Нет. Это, пожалуй, перебор. Этак можно и рачок заработать. Именно так, рачок, уменьшительно и пренебрежительно, чтобы меньше бояться.
— Эти реки никуда не текут, — ворвался в тишину пещеры монотонный речитатив Державина, — они забыли про море!
Никита Николаевич вздрогнул.
— Мне очень жаль, мама, но эти реки никуда не текут…
Труба орала, гудела,
Трепников схватил трубу, неуверенно, со второго раза только разрешил соединение.
— Да? — спросил хрипло.
— Пауза, Никитос, — раздался в трубе голос Жогина. Сочно, громко, будто Илья стоял в двух шагах.
— Не понял, — пробормотал Никита Николаевич. — Какая пауза, что случилось?
— Обычная. Выключай свою машинерию и выходи. Вадим встретит.
— Да почему же, чёрт побери? — не выдержал Трепников. — Я только начал!
— Потому, — лапидарно ответил Жогин. Потом смилостивился и объяснил: — Гости у нас. Серьёзные гости. Они шутить не любят. Так что выключай и двигай. Жду.
И отключился.
Гости. Какие у них могут быть гости тут, в глухом лесу? Здесь полсотни лет никто не ходил. Хорошо, если охотник какой забредёт. Ненадолго, — и прочь от греха подальше. Наверное. Никто же не знал, что конкретно здесь произошло, но была у места неприятная аура. Погружённый в наблюдения, Трепников забыл о ней, а сейчас вспомнил, почувствовал на собственной шкуре. Словно кто-то бесконечно чуждый и равнодушный неотрывно смотрит в спину. Зачем ему это, такому чуждому? Но вот смотрит же…
Никита Николаевич вздохнул и поднял рубильник. Компьютер пискнул, уходя в шут-даун. Жогин не поскупился, поставил сюда мощный бесперебойник, на полчаса хватит запитывать все устройства, так что данные не пропадут, но и наблюдать бессмысленно.
Трепников встал, выглянул в дыру в стене, поглядел, прищурившись, на звезду. Чёрт, вот ведь угораздило! Странный какой эффект от ядерного взрыва… Ладно, он мог представить, что взрыв зажёг звезду, но откуда планетная система? Чудеса, да и только!
Никита Николаевич покрутил в изумлении головой, развернулся и, подсвечивая себе путь карманным фонариком, зашагал к выходу, обходя особо большие, выпавшие из потолка тоннеля глыбы. Здесь убрали, теперь здесь почти не было риска переломать ноги, но всё равно, бережёного, как говорится, бог бережёт.
Метров за триста до выхода на свет его встретил Вадим.
— Что там? Что за спешка? Случилось что-то? — засыпал его вопросами Никита Николаевич. — Что молчишь? Зачем меня вызвали? А ну как что произойдёт там, в пещере, а я оборудование обесточил? Может, зря? Может, не стоило? Пусть бы писало себе и писало?
— Вы только не переживайте и ничему не удивляйтесь, Никита Николаевич, — прервал этот словесный поток Вадим. — Так надо, поверьте.
— Кому?.. начал Трепников, но не договорил и послушно зашагал вслед за Вадимом, уж больно у того было непреклонное выражение лица. Досадно, конечно, что оторвали от наблюдений. Остаётся надеяться, что причина в самом деле важная. А звезда… Шестьдесят лет она здесь, и за несколько часов ничего с ней не станется.
Людей с военной выправкой и скучными лицами Трепников увидел, едва вышел из тоннеля, на солнечный свет, к свежему воздуху. От разочарования захотелось кричать… Почему он думал, что власти ничего не знают? Почему он надеялся, что всё обойдётся?