Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)
Шрифт:
Зато старик был серьёзен, как секач, ведущий подсвинков на водопой.
— Не о том смеёшься, воин. В прежние времена при каждом капище жертвенный колодец строили. И врагов пойманных в ту яму бросали. Почему, думаешь, колодец этот с водой подземной соприкасаться не должен?
— Чтоб остальную воду не потравить, — отозвался Ловчан.
— И это тоже, — кивнул волхв. — Но главное в другом. По этой воде душа врага в Иной мир уйти может. А ежели нет воды, то душа тут, в колодце, останется. А что это означает? — ответа дружинника
— Что? — подал голос Розмич.
— Просто так сечёт. А тела либо в землю закапывает, либо сжигает, либо вон… воронам на пир оставляет. И мало кто задумывается, что тем самым помогаем чужому племени! Пройдёт пара годков, и этот супостат как ни в чём не бывало обратно на Этот свет вернётся. А через десятка два с мечом к нам придёт.
— Ну… — протянул Ловчан, глаза блеснули озорством. — Тебе, дед, с кульдеем нашим поговорить надобно. Вы быстро общий язык найдёте.
— Кто таков? — оживился волхв.
Ловчан прыснул в кулак, а Розмич осуждающе покачал головой:
— Не слушай его, волхв. Глупости говорит.
— И всё-таки кто таков этот кульдей? — настаивал старик.
Розмич ответил нехотя. После случая на Онеге, когда ромейку пришлось за борт кинуть, рыжебородый Ултен весь мозг съел. Лучше бы песни свои кульдейские, про котов с монахами, пел… или молился. А по-волховски выходит, что, пролив кровь гречанки в воду, ей как бы новую жизнь пообещали, вдруг — свободную и счастливую?
— Скотт из свиты Рионы, жены князя Олега. Он священник. Только не нашим богам поклоняется и не скоттским. У него тот же бог, что у ромеев.
— Распятый? Слышал, слышал… — старик усмехнулся, глянул на Ловчана с укоризной. «Вот ведь человек! С виду вовсе не тупой дружинник, — прикинул волхв, — а такую пакость затевал! С жрецом христьянским свести!»
— Христьяне вообще ничего в жизни не смыслят, — молвил он затем. — Говорят, всех врагов прощать нужно. От того и погибнут, помяните моё слово!
— Ултен по-другому думает. Уверяет, что рано или поздно весь мир новому богу поклонится. И словены тоже. Потому что этот бог всех без разбора любит. И женщин, и мужчин, и ромея, и хазарина.
Теперь старик и на Розмича глядел с подозрением. Но так и не понял, шутит воин или говорит всерьёз.
— Если словены Христу поклонятся — вымрут. И без того податливей хлебного мякиша стали. Куда ж дальше?
— По-твоему, прощать глупо?
Волхв насупился, обхватил руками плечи, будто под ярким солнцем холодней, чем во льдах. Сказал с великой неохотой:
— Обряды забывать — вот что глупо.
— Так ты поэтому в такую глушь забрался?
— Нет. — Голос старика прозвучал спокойно, но было в нём нечто особенное. Как показалось Розмичу — запредельное.
Глава 7
День
Птицы уже не просто щебетали — голосили вовсю. Удивительно, но в Алоди или в других краях Розмич не замечал за птахами подобного буйства. Здесь же, близ белозёрского капища, сплошной птичий базар.
Зато Ловчану этот шум, как бывалому мореходу качка — дружинника разморило. И спал он крепко и, похоже, давно.
— Это капище с незапамятных времён стоит, — вновь заговорил волхв. — Даже не знаем, кто заложил и освятил. И с тех самых пор моя семья за местом сим присматривает. Я старший в своём роду, оттого и пришёл сюда. Прежде дед обряды творил, ещё раньше — прадед. Теперь вот… мне поручено. В белозёрском посаде семья осталась, грустно вдали от них, но что поделать?
— Вот как? А я думал, волхвами только неженатые становятся, — искренне удивился Розмич.
— Скажешь тоже! Неженатым — вон, даже репой гнилой торговать не доверят. Человек только тогда человек, когда делом доказал. Семью обрёл, детей и внуков народил. Жизнь повидал — всего хлебнул. Это только у христьян, слышал, малолетки враз жрецами становятся, от мира затворяются уже в юности — за крепкими стенами… А на бога нашего глянь, — указал он кривым перстом на чёрный издолб. — Думаешь, богатства, которыми Велес заведует, только в горностаевых шкурках меряются? Или, по-твоему, Велес бабы в руках не держал? Держал! И не одну, и ещё как держал! Так что ни разу не женатым в волхвы путь заказан.
— А что с вепсами, то бишь весью, не поделил?
Старик прищурил глаз, чем живо напомнил Розмичу другого, мурманского Велеса. Одноглазый бог князя Олега плутоват, вот и служитель капища, судя по всему, не так прост.
— Война у нас, — неожиданно серьёзно изрёк тот. — Четвёртый год. Или пятый… Не даёт покоя это отродье.
— Почему?
— Не любы мы. И боги наши. И обряды. Чужие мы им, а они — нам.
Дружинник покосился на распластанный, как гигантский блин, тёмный камень, точно скрывающий вход в самую навь, поёжился. Собеседник перехватил взгляд, тут же пояснил:
— Не в этом дело. Они и другие капища разоряют. И обряды, даже самые мирные, испортить норовят. Вообще словен с Белозера всячески выживают.
— С нашей земли нас же гнать?
— А! Вот тут самая соль! Возомнили, дескать, не наша земля. Дескать, пришлые мы.
— Как так? Все знают, Словеново племя в Белозере чуть ли не с самого сотворения мира живёт!
— Ну, про сотворение ты загнул, а в том, что невесть как давно — правда. Ещё древний скифский ксай Словен, именем которого всё племя наше прозвано, жив был. Веками в Белом озере рыбу удим. Вот только весь упёрлась рогами, бает, мол, они первее нас народились.