Трое в новых костюмах
Шрифт:
— Ну, мои милые, не для того, чтобы смотреть, все это на стол выставлено, — пригласила миссис Кенфорд. — Нарезай свинину, отец. А ты, Герберт, садись тут, рядом с Эдной. Прямо не знаю, как бы ябез нее управилась.
Герберт чувствовал, что его потчуют ветчиной и Эдной. Хотя ведь она, бедная девочка, не виновата. И он дружелюбно отвечал на ее робкие расспросы, рассказывал о том, где побывал, и даже кое-что из того, что видел. Хотя, конечно, для нее все равно это были только слова. Реальность оставалась где-то за стенами дома.
— Ты не думай,
Артур сказал, что верно, — поскольку от него ждали ответа, а Герберт поспешил с заверениями, что вовсе не считает это шуточками.
— Но к чему ты об этом, Филлис?
— Просто я подумала. — Она замялась. — Мне показалось, что ты немного свысока на нас поглядываешь, вот и все.
— Выходит, неверно тебе показалось, — улыбнулся Герберт. Он успел забыть эту способность женщин угадывать твои невысказанные мысли, схватывать настроение. Слишком долго жил среди мужчин. Все три женщины за столом небось отлично понимают, что ему не по себе, и напрасно он так старается сохранять беззаботный вид.
— Фермерский труд, — проговорил отец, подняв голову от тарелки, на которой высилась груда еды, ибо он, как нередко случается с худощавыми мужчинами аскетической наружности, обладал невероятным аппетитом, — фермерский труд — труд тяжелый, если выполнять все добросовестно. А у нас тут работают добросовестно. Иначе бы мы не выдюжили на этой войне. Они там, наверху, в конце концов это сообразили. А уж мы теперь постараемся, чтобы и впредь не забывали об этом. Не позволим больше фокусов с сельским хозяйством в нашей стране.
— Правильно, — поддакнул отцу Артур. — Нам в стране нужно увеличивать сельскохозяйственную продукцию, а городские пусть за нее платят хорошую цену.
— Любое правительство, если оно с умом, будет стоять на этом! — подхватил мистер Кенфорд.
— Пожалуйста, не надо сегодня политики! — поспешила с просьбой миссис Кенфорд.
— Ой, я тоже прошу, — подхватила Филлис. — Все спорят, спорят, спорят. Прямо ужасно. Вы бы слышали Сиднея. Правда, Эдна?
— Сидней ну просто жуть что говорит. Я ему тут на днях прямо так и сказала, чтобы он немедленно замолчал, и все. Потом-то даже пожалела, что пришлось его так осадить, да ведь что ж это такое за разговоры?..
Эдна обращалась к обеим женщинам, и те понимающе кивнули.
Но мистер Кенфорд, человек упрямый, еще не высказался до конца.
— Что я думаю о политике, все знают. Со мной спорить незачем. Я просто говорю, что при теперешнем положении вещей всякое разумное правительство, если понимает что к чему, должно поддерживать сельское хозяйство. Тут двух мнений быть не может.
— Ясное дело. А городские, если не согласны с этим, — добавил Артур, который все норовил свести счеты с «городскими», — накличут большие неприятности, только и всего.
— Какие еще неприятности? — не удержался Герберт.
Артур взглянул на него, и Герберт был потрясен: на него с подозрением смотрел чужой, настороженный человек. Но в следующую минуту Артур уже весело ухмыльнулся:
— Ладно-ладно, братишка. Знай себе наворачивай да радуйся жизни. С возвращением!
И посмотрел на сидящих за столом, ища поддержки. Его поддержали.
Герберт послушно жевал и старался радоваться жизни. Но ему по-прежнему было среди них как-то неуютно и даже немного грустно. Вокруг сидели его родные, сидели крепко и ели, относясь к делу с полной серьезностью и чуть ли не отирая пот со лба; а он, сам точно такой же, как и они, ничем не лучше, словно завис в воздухе и наполовину отсутствовал. Мать угадала его ощущение и то и дело на него посматривала, не то с вызовом, не то с мольбой. Сделав над собой усилие, Герберт принялся, как и накануне, задавать вопросы о соседях и общих знакомых. Что сталось с тем-то и тем-то? Помогло. Завязался живой разговор — отец и Артур поставляли хозяйственные сведения, а женщины увлеченно выкладывали рождения, женитьбы и похороны. За этими делами одолели фруктовую запеканку со сливками, яблочный пирог и сыр, и оказалось, что больше никому кусок в глотку не лезет, все насытились до отвала. В ход пошли бутылки с пивом и сидром, а мистер Кенфорд принял из рук хозяйки чашку крепкого чая, одновременно выразив надежду, что остальным не придется раскаиваться в допущенных «излишествах».
— Мы останемся здесь, ладно, отец? — сказала миссис Кенфорд. — А посуду перемоем потом, пока вы, мужчины, будете обговаривать подробности.
— Это как ты скажешь, мать, — ответил мистер Кенфорд. Вид у него стал торжественный и многозначительный. — Пойду принесу бумаги.
Что именно за всем этим последует, Герберт не имел представления, но ясно было, что наступил самый главный момент, а весь вечер и даже весь день служил ему подготовкой.
— Может быть, мне лучше уйти? — испуганно спросила Эдна.
— Нет-нет, Эдна, оставайся, — с улыбкой ответила ей миссис Кенфорд. — Ты ведь тут не чужая. Мы считаем, что ты — член семьи.
Да? Это еще почему? Правда, она двоюродная сестра Филлис, напомнил себе Герберт. Но у Филлис, вполне возможно, уйма двоюродных сестер и братьев, теток и дядьев — и, кстати сказать, отец с матерью — с чего же они вдруг удочерили Эдну? Нет, это ему совсем не нравится. Он обернулся, встретил ее робкий, ласковый взгляд и сразу почувствовал себя последним подлецом, когда ласковая робость в ее взгляде вдруг сменилась чуть ли не отчаянием.
— Ты ведь не против, Герберт? — пугливо шепнула она, потянувшись к его уху, вся до того розовая, сияющая и взволнованная, что на мгновение ему захотелось схватить ее и сжать в объятиях.
— Нет, конечно. Да я и вообще не знаю, о чем речь, — ответил он ей довольно сухо, досадуя на себя за такую реакцию.
Отец уже отодвигал тарелки и бережно располагал перед собой большой нотариального вида конверт. Решительный миг настал.
— Герберт! — громко провозгласил мистер Кенфорд, призывая всеобщее внимание. — Мы рады видеть тебя наконец снова под родным кровом.