Трое в новых костюмах

Пристли Джон Бойнтон

— Это меня удивляет, Герберт. По-моему, он тебе не товарищ.

— В армии был товарищ, и еще какой.

— А здесь — другое дело, вот увидишь, — сказала мать. — Увидишь, увидишь, не сомневайся. Эдди Моулд и этот мистер Стрит — тебе неровня. Всегда так было, всегда так будет. Заруби это себе на носу, Герберт.

Герберт кивнул и поднялся.

— Пойду, пожалуй, погляжу что да как. День опять погожий.

— Я бы рада еще побалакать с тобой, но, конечно, ступай, оглядись, если хочешь. Но только помни, Герберт.

— О чем?

Он задержался у порога.

— Ты вернулся из армии домой, и навсегда, я надеюсь. Так

вот, хочу тебя предостеречь. Слышал небось разговоры, что, мол, после войны все будет по-другому? Даже по радио об этом передавали, мы иной раз успевали услышать, пока отец ручку-то не выключит, он таких вещей на дух не переносил. Так вот, меня и тогда уже сомнение брало, уж больно все у них гладко получалось — не допустим больше того, не потерпим этого, — а теперь я точно знаю: как раньше было, так оно все на круг и останется. Люди разберутся по своим прежним местам, увидишь. Уже и сейчас разбираются. Оно так и должно быть. Вот об этом я хотела тебя предостеречь, только и всего.

— Не буду с тобой спорить, мама, — сказал Герберт. — Но все-таки чего меня предостерегать? Я-то тут при чем?

Она внимательно посмотрела на сына.

— Ты мало что успел мне о себе рассказать, Герберт, но мне кажется, ты переменился. Даже не кажется, а я точно знаю. И притом ты в отца уродился, упрямые вы, раз что заберете в голову. Недаром у вас вон какие носы у обоих.

— Разве я переменился? Не заметил. Хотя, если и так, что ж в этом удивительного. Стал старше на несколько лет, побывал в Африке, помотался по Европе, повидал и пережил много такого, чего никогда не думал повидать и пережить. Что из того, если я и переменился?

— Ладно, Герберт. Помни, я хочу только, чтобы ты занял свое место в жизни и был счастлив и доволен.

— Я и сам этого же хочу, — серьезно сказал Герберт. — И по-моему, это не так-то мало.

Мать с облегчением отвела глаза от лица сына и умиротворенно произнесла:

— Ну вот и слава Богу, коли так.

Она с улыбкой махнула рукой.

— Ступай уж, раз не сидится тебе. Непоседа, весь в отца.

На дворе, под щедрыми лучами утреннего солнца, Герберт огляделся вокруг, с удовольствием принюхиваясь к знакомым запахам. В нем осталось довольно от фермера, чтобы без объяснений понять, что дела на ферме «Четыре вяза» идут очень даже неплохо. На всем лежала печать процветания. И было почти слышно, как растут из земли овощи и злаки.

Во двор вышел скотник Старый Чарли, который был работником на ферме, сколько Герберт себя помнил. Теперь он казался совсем дряхлым, ушел в почву, как древний дух земли, со сморщенным личиком, похожим на перележалое яблоко.

— Отличное утро, а? — сказал Старому Чарли Герберт и протянул раскрытую пачку сигарет. — Дела идут неплохо?

— Да вроде бы, — прошамкал Старый Чарли. — Стадо у нас сейчас собралось богатое, правда, вот пастбищной земли не хватает.

— Ну, вы вечно ворчите, старина Чарли. А ведь вы и сами не внакладе, по-моему, верно? Небось за всю жизнь такого жалованья не получали, как теперь?

Старый Чарли покачал головой.

— Деньги — это еще не все. Важно, что на деньги можешь взять, мастер Герберт, я так смотрю. Бывает, у человека полон карман монет и бумажек, а ему с того никакого проку. Ну что нынче купишь-то? Попробуйте ответить, мастер Герберт. Пиво жиже воды, а цены — жуть одна, жуть, говорю я вам. А об капле спиртного по холодной погоде и вовсе даже мечтать не приходится. Табаку унция — плати два шиллинга с гаком. Одной рукой тебе дают, другой назад забирают. Ловкий грабеж, и более ничего.

Он устремил на Герберта негодующий взгляд и презрительно пососал беззубые десны.

— Я думал, вы в гору пошли, Чарли.

Чарли напоследок сглотнул и громко прокашлялся.

— Заработки-то у всех возросли. Но и цены, ежели придет к чему охота, тоже подскочили дай Боже. Опять же и товаров нет. Вот и вся игра, мастер Герберт. Я, когда начал работать, еще до вашего рождения, то был я молодой Чарли Шатл, последний, можно сказать, в очереди, держал свои пенсы в горсти, чтобы купить себе мяса, пива да табаку. Да. Так оно и было. Ну, а теперь я — Старый Чарли, и опять же последний в очереди, и хотя в горсти теперь держу шиллинги, не пенсы, но хватает мне опять-таки только на мясо, пиво да табак. Да и того не вволю. Сельскохозяйственный рабочий, вот я кто такой, мастер Герберт, и нет у меня ничего своего. Ясно я говорю?

— Да-да, Чарли, что же дальше? Или это все?

Старик настороженно оглянулся через плечо, подошел на шаг ближе и понизил голос:

— Вот ежели бы такой сделался порядок, чтобы у меня было чуток собственной землицы и немного своей скотины, или, может, иначе: чтобы были неоглядные поля и тысячные стада и я бы мог сказать: «Они принадлежат тебе, Чарли, как и любому другому», — вот тогда бы, мастер Герберт, и впрямь можно бы считать, что я пошел в гору, как вы говорите. Это уж была бы не игра, а настоящий прогресс.

— Ай да Чарли, — засмеялся Герберт. — Кто бы подумал, что у вас такие мысли в голове!

— Так что ж, — самодовольно проговорил Старый Чарли, — у нас тут по соседству, сами увидите, за время войны всякие перемены с людьми произошли. Я, к примеру, за военные годы научился мозгами шевелить, думать стал, и глубоко забираю.

— Вижу, Чарли. У вас с этим делом серьезно.

— Позднее, — не без высокомерия произнес Чарли, — будет случай и время, я вам все подробнее растолкую, мастер Герберт. Ну, а пока, — заключил он опять в полный голос, — с прибытием, и желаю вам здоровья и счастья!

Радостно было Герберту шагать через поля, обводить взглядом выпуклости и впадины жирной, разогретой нивы, любоваться нежными зеленями, голубыми и желтыми первоцветами по краям переполненных канав, слушать звонкие птичьи голоса. Но ему хотелось рассказать кому-нибудь про свой разговор со Старым Чарли. Да только — кому? Отец и брат Артур, уж конечно, не пожелают слышать мнения своего старого скотника. Матери это неинтересно, к тому же она всегда недолюбливала Чарли. Алан Стриг, вот он бы понял, но Алан Стрит скрылся у себя в Суонсфорд-Мэноре и, возможно, теперь с головой погрузился в тамошнюю таинственную жизнь, забыв обо всем прочем, хотя это, Герберт считает, все-таки навряд ли. Почему-то на ум ему опять пришла девушка Дорис в желтом платочке, вот кому бы рассказать про Старого Чарли. Он одернул себя и с презрением отбросил эту дурацкую мысль — но она к нему вернулась еще и еще раз, породив в душе смущение и досаду. А вокруг, поздравляя его с возвращением, зеленели поля, на живых изгородях распускались почки, пестрели цветы, пели птицы, — все такое знакомое и все исполнено волшебства, и сквозь смущение и досаду в душе проступали смутные, беспокойные желания, принося с собой непонятно откуда взявшееся чувство утраты.