Трое за границей
Шрифт:
а) посадка на поезд во время движения;
б) невзирая на предупреждение должностного лица.
Второе злодеяние:
а) проезд в поезде более высокой категории, чем указанная в билете;
б) отказ от уплаты разницы по требованию должностного лица.
(Джордж сказал, что никакого «отказа» не было; он просто сообщил должностному лицу, что уплачивать разницу ему нечем.)
Третье злодеяние:
а) проезд в вагоне более высокой категории, чем указанная в билете;
б) отказ от уплаты разницы по требованию должностного лица.
(Здесь точность протокольных данных Джордж оспаривает равным образом. Он вывернул карманы и предложил должностному лицу все, что у него было, — а было у него пенсов восемь германской мелочью. Он предложил перейти в третий класс, но в этом поезде третьего класса не было. Он предложил перейти в багажный вагон, но его не стали даже слушать.)
И четвертое:
а) проезд на месте без оплаты такового;
б) праздношатание в коридоре вагона.
(Так как сидеть на месте без оплаты такового ему запрещалось, трудно представить, что еще ему оставалось делать.)
В Германии, однако, понять — не значит простить, и переезд Джорджа из Карлсруэ в Баден оказался одним из наиболее дорогих за всю, возможно, историю немецкого железнодорожного транспорта.
Размышляя о том, как просто и часто в Германии можно влипнуть в историю, приходишь к заключению, что для нормального юнца-англичанина Германия — обетованный край. На студента-медика, или на завсегдатая ресторанов Темпля, или на младших чинов в увольнении жизнь в Лондоне наводит тоску. Радости жизни здоровый британец получает только нарушая закон (иначе это уже не радости). Если что-либо не запрещено законом, оно не доставит ему истинного удовлетворения. Счастье он представляет себе только в виде какой-нибудь истории, в которую можно влипнуть. Так вот, в Англии в этом смысле особенно не разгуляешься. Чтобы попасть в переделку, от юного англичанина требуется немало настойчивости и упорства.
Как-то мы беседовали на эту тему с нашим церковным старостой. Дело было утром 10-го ноября*, и мы оба просматривали, не без некоторого беспокойства, раздел полицейской хроники. Накануне в «Критерии» за обычные беспорядки забрали в полицию обычную партию молодняка*. У моего друга-старосты были собственные сыновья, а я надзирал отеческим глазом за племянником, который, как полагала любящая мамаша, находился в Лондоне исключительно с целью изучения инженерного искусства. По счастливой случайности знакомых имен среди арестованных не оказалось, и мы, облегченно вздохнув, пустились в рассуждения о безрассудстве и греховности юного поколения.
— Просто поразительно, — сказал мой друг-староста, — насколько «Критерий» верен своим традициям в этом смысле. То же самое творилось там и в дни моей юности. Каждый вечер обязательно заканчивался потасовкой.
— Как это глупо, — заметил я.
— Как это скучно, — отозвался он. — Вы себе не представляете, — продолжил он, и на его изборожденном морщинами лице появилось мечтательное выражение, — как невыразимо надоедают прогулки от Пикадилли до полицейского суда на Уайн-стрит. А что еще нам оставалось делать? Элементарно ничего. Потушишь, бывало, фонарь — так фонарщик вернется и зажжет его снова. Оскорбляешь полицейского — он просто ноль внимания. Даже не сообразит, что его оскорбляют, а если сообразит, то ему, я так понял, без разницы. Можно было подраться со швейцаром из Ковент-Гардена*, под настроение. Хотя швейцар, вообще-то, заткнул бы за пояс любого... Если он колотит вас, готовьте пять шиллингов, если вы его — полсоверена. Меня такой вид спорта особенно не захватывал. Как-то раз я попытался угнать двуколку. Это всегда считалось у нас высшей столичной доблестью. Угнал я ее как-то поздно вечером, у пивной на Дин-стрит, и не успел я доехать до Голден-сквер, как меня тормозит какая-то старушенция с тремя чадами — двое орут, третий спит на ходу. Не успел я убраться, как она сует сорванцов, записывает номер, платит вперед — причем больше на целый шиллинг, так она мне сказала, — и называет адрес где-то, как она думала, за Норт-Кенсингтон. Хотя на самом деле ехать пришлось куда-то на другой конец Уиллзден. Лошадь уже устала, и плестись пришлось часа два, а то и больше. Я на таких сонных клячах вообще никогда не ездил... Пару раз я пытался убедить мальцов свернуть назад к бабушке, но всякий раз когда я открывал дверцу, самый младший начинал орать как резаный. А когда я предлагал другим извозчикам взять у меня седоков, почти все отвечали мне из популярной в то время песенки: «Раскатал ты, Джордж, губину». Один предложил отвезти домой жене прощальное письмо, другой пообещал весной организовать народ, чтобы откопать мое тело. Когда я влезал на козлы, мне представлялось, как ко мне сядет желчный старый полковник, а я завезу его куда-нибудь к чертям на кулички — туда, где кэбов не бывает вообще, куда-нибудь миль за десяток в сторону — и брошу там на обочине, то-то пусть матерится. В общем, можно было хорошо отдохнуть, если повезет с полковником и вообще в целом. Но я не мог представить, что мне придется тащиться куда-то на окраину, и чтобы на руках — ясли беспомощных сопляков. Нет, — заключил мой друг-староста, вздыхая, — в Лондоне любителям беззаконий не развернуться.
Зато в Германии влипнуть в историю — стоит лишь захотеть.
В Германии запрещается масса такого, что сделать совсем несложно. Молодому англичанину, если он, тоскуя по неприятностям, считает, что в этом смысле на родине его ущемляют, я бы советовал приобрести билет в Германию (только в один конец — обратный билет действует только месяц, и деньги могут пропасть).
В полицейском справочнике «Фатерланда» он обнаружит список запретных деяний, который вызовет у него интерес и воодушевление.
В Германии запрещено вывешивать из окон постельное белье. Можно начать с этого. Помахав простынкой из форточки, он получит первую неприятность еще до завтрака. Дома на окне он может повеситься сам, и никому особо до этого дела не будет (если он, разумеется, не загородит чей-нибудь антикварный фонарь или не сорвется и не прибьет прохожего).
В Германии запрещено появляться на улицах в маскарадном костюме. Один мой знакомый шотландец, которому как-то случилось перезимовать в Дрездене, первые несколько дней своего пребывания в этом городе провел в дебатах с саксонским правительством, обсуждая данный пункт правил. Его спросили, что он делает в этой юбке. Любезностью он не отличался; он сказал, что ее носит. Его спросили, зачем он ее носит. Он сказал, что потому что холодно. Ему заявили прямо, что не верят, посадили в закрытую карету и отвезли домой.
Чтобы убедить власти в том, что шотландский килт является обычным костюмом для многих уважаемых и законопослушных подданных британской короны, потребовалось личное свидетельство министра иностранных дел Ее Величества. Заявление министра, по дипломатическим соображениям, было принято, но немцы остаются при своем мнении по сей день.
К туристу из средней Англии уже привыкли, но джентльмена из Лестершира, приглашенного на охоту какими-то немецкими офицерами, стоило ему появиться на пороге гостиницы, арестовали вместе с конем и эскортировали в полицейский суд, где он мог бы объяснить свое легкомысленное поведение.
Еще на улицах Германии запрещается кормить лошадей, мулов, ослов, вне зависимости от того, принадлежат они вам или иному лицу. Если вами овладеет страсть покормить чью-либо лошадь, вам придется договориться с животным о встрече, а само кормление проводить в специально отведенном месте.
Запрещается бить стекло и посуду на улицах, как и вообще в публичных местах; если все-таки вы что-то разбили, то обязаны подобрать все осколки. Что делать с собранными осколками — сказать не берусь. Наверняка знаю только одно: их запрещено куда-либо выбрасывать, где-либо оставлять, как и вообще избавляться от них каким-либо иным образом. Скорее всего, предполагается, что вы будете носить их с собой до смерти и они уйдут с вами в могилу (хотя, может быть, вам будет позволено их проглотить).
На улицах Германии запрещается стрелять из лука. Немецкому законотворцу мало естественных правонарушений со стороны среднего обывателя — преступлений, на которые тот способен и совершал бы, если бы не запрет. Он напрягается и воображает, на что будет способен маньяк-гастролер.
В Германии нет закона о том, что нельзя стоять на голове посреди улицы (такое немцу просто не приходило в голову). Но если в наши дни какой-нибудь немецкий государственный муж посетит цирк и увидит акробатов, он задумается над таким упущением. Затем он без промедления примется за работу и сформулирует пункт, запрещающий человеку становиться на голову посреди улицы, и установит штраф.