Трофейная банка, разбитая на дуэли
Шрифт:
— Вот как?
— Ну конечно! По-немецки значит "золотая звезда".
— О! Значит, ты изучал немецкий?
— Ну да. В пятом и в шестом...
— Весьма похвально... Хотя, если рассуждать точно, "Гольденштерн" — это не по-немецки. То есть не только по-немецки... Было время, в давнюю старину, когда множество евреев переселилось в Западную Европу, и там у них, кроме древнего языка "иврита" возник еще один, "идиш". На основе немецкого и голландского. Если кто говорит на идише, тот вполне может понять немцев... Ты, наверно, не слышал про такое?
— Слышал. У Борьки... ну, у того, которому я хочу дать книгу... мама знает этот язык. И Борькин брат Моня, но он чуть-чуть... А сам-то Борька, конечно, ни бум-бум...
— Да, беспечность юности... А то касается моей фамилии, то такая забавная деталь... Был у меня друг, тоже корреспондент фронтовой газеты, он любил подшучивать: "Лёва. С твоей фамилией ты просто обязан иметь золотую звезду Героя... А однажды вбегает в редакцию и кричит: "Я говорил, я говорил! Дали тебе звезду, напечатан приказ! Ну, только на Золотая, а Красная, но ведь можно переделать Гольденштерна в Ротенштерна!.." Я говорю: "Нет, Вася, подожду. Вдруг еще дадут Золотую..." Только мне ее не за что было, а вот Васе следовало. В апреле сорок пятого эсэсовцы пытались уйти через наш заслон к американцам и прижали группу наших солдат к развалинам элеватора. Ребята остались без командира, а Василий случайно оказался среди них. Ну, офицер же, вот и взялся командовать. Вырвались и немцам не дали уйти. Только вот Вася не уцелел...
— Это он? — тихо спросил Лодька. Потому что давно уже смотрел на снимок у дверного косяка, напротив стеллажа.
Вообще разных фотографий на обоях было множество, как и в первой комнате. Некоторые в рамках и под стеклом, но большинство — просто так, пришпиленные кнопками. Та был тоже на кнопках. Два худых мужчины в мешковатых гимнастерках с оттопыренными капитанскими погонами, в сдвинутых назад пилотках, с тяжелыми кобурами на ремнях и оба с медалями и орденами Красной Звезды. О дин — явно Лев Семенович, а второй — понятно кто... Они стояли на фоне разрушенного здания со вздыбленными львами у дверей. Смеялись, положив друг другу на плечи ладони. ("В форме, а все равно какие-то штатские", — мелькнуло у Лодьки. Но штатскость эта была симпатичная, улыбчивая...)
— Это он, — отозвался на Лодькин вопрос Лев Семенович. — За неделю до того... А Васина фамилия, между прочим, слегка похожа на твою: Лащенко...
Лодька молчал, глядя на свои брезентовые башмаки. Не знал, что сказать. Лев Семенович, видать, ощутил его неловкость. Встряхнулся:
— Кстати... Лодя Глущенко. Если не секрет, как зовут твою маму?
— Не секрет! — Обрадовался Лодька смене разговора. — Татьяна Федоровна...
— В Гороно работает?
— Да...
— Вот совпадение! Мы с ней знакомы! Я зимой по заказу Гороно делал снимки на утренниках в детских садах, а устраивала эти утренники твоя мама. То есть отвечала за них... Передавай ей привет.
— Обязательно!.. Спасибо... Я пойду, ладно? Но... можно я еще спрошу? Вы ведь не только фотограф? Еще и охотник, да?
— Почему ты решил? — чуть улыбнулся Лев Семенович.
— Ну, вот ружье...
Ружье, похожее на длинный мушкет с курками, висело выше двери, над косяком.
— Н-нет, Лодя. Я фотоохотник. Езжу в экспедиции, снимаю всякую живность для журналов и атласов... и для собственного удовольствия. А убивать не люблю... Как-то в детстве взял меня дядюшка на охоту и там я увидел раненную утку. Ее вытащили из воды. Она смотрела прямо на меня и с таким... с человеческим вопросом: "За что меня так?" И с пониманием, что уже не жить ей на свете... Было мне десять лет, и я разревелся, как младенец... И с тех пор не стрелял. Без крайней нужды... На фронте приходилось палить очередями, когда вырывались из окружения, война есть война. Правда, не знаю, свалил ли кого-нибудь насмерть...
— А ружье... — неловко напомнил Лодька.
— Ну, что ружье... Где-нибудь в тайге или тундре без оружия нельзя. Дикий зверь, он ведь не спрашивает, кто ты такой. А бывают и... двуногие звери.
Лодька сказал:
— Вроде этого?
Потому что недалеко от снимка двух друзей висел другой (Лодька давно уже приглядывался к нему с болезненным интересом). Молодой тонкошеий немец в нелепо нахлобученной пилотке и в мундире с туго застегнутым воротом смотрел прямо на него, на Лодьку. Глаза были распахнуты, рот перекошенно открыт, короткоствольный автомат выставлен перед собой. Палец — на спусковом крючке. До выстрела — один миг...
— Вроде этого? — переспросил Лев Семенович. — Ну... не знаю. Дело в том, что этот не выстрелил. Мы оказались один на один у немецкой брошенной землянки, я собирался снять, как у нее крыша горит, и вдруг — здрасте! Выскочил, ствол на меня! А я с аппаратом в руках, пистолет в кобуре... Вот и все, прострочит сейчас меня, как на швейной машине... Знаешь, в такие моменты человек иногда поступает непонятно. Я поднял аппарат и нажал кнопку. И понимаю, что это мой последний в жизни снимок... А выстрелов нет! Опустил аппарат и вижу — немец уже без автомата, а два наших бойца крутят ему руки... А потом проявил, напечатал. Память про те дни...
— Жуть, — искренне сказал Лодька.
— Да уж... Но вот повесил и не убираю. Почему-то не поднимается рука... Слушай, а может, ты чаю хочешь? У меня есть смородина с сахаром...
— Ой, нет, спасибо. Мне уже пора...
По правде говоря, хотелось поскорее сесть за книгу.
— Ну, смотри... Я тебя и так задержал своими разговорами. Не удивляйся, тут есть причина...
— Какая?
Лев Семенович усмехнулся, глядя мимо Лодьки:
— Об этом как-нибудь потом...
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
Железные опилки
Глава 1. Вот пришла осень...
В том году сентябрь был как лето. Лишь солнце вело себя по-осеннему: заходило теперь гораздо раньше и не за дальними тополями в начале улицы Герцена, а левее, за низкими крышами и черными елями Большого Городища. И еще признак ранней осени — в теплом воздухе плыли невесомые, похожие на шелковистых пауков семена...
Цирковая дирекция, обрадовавшись теплу, решила продлить летние гастроли. В прежние годы Тюменский цирк спешил к осени закончить работу и труппы разъезжались по другим городам: дощатое круглое здание с жестяным куполом не было приспособлено к холодной погоде. А нынче — вот...
На углу Дзержинского и Урицкого бодрая тетушка в нарукавниках из мешковины клеила на фанерную тумбу афишу с желтым львом, перед которым бесстрашно приплясывал румяный клоун. Он широко улыбался. Лодька и Борька, глядя на афишу, не улыбались.
Нынешнее воскресное представление им "обломилось". У них была десятка на двоих (Борькина), и они пришли к цирку пораньше, чтобы занять очередь за билетами. Конец очереди "торчал" из дверей обшитого фанерой вестибюля, любители цирковых радостей (в основном ребята) терпеливо топтались на деревянном тротуаре.