Трофейщик
Шрифт:
— Мне он сказал, что врач.
— Ну, врач. А что, в КГБ врачей нет, что ли? Да, действительно странный. Замученный какой-то. Все у него сволочи, все у него плохо. Прижала, наверное, нынешняя власть, кормушки позакрывались, вот и плохо ему. Пойдем спать.
Утром он вышел на улицу купить сигарет. Ларек, стоящий совсем рядом с домом, был открыт. Алексей протянул деньги в окошечко, но у продавца вышла какая-то заминка — он неловко взял у Алексея пятерку и тут же уронил ее на пол. После чего сам исчез из виду, нагнувшись за деньгами под прилавок, и завозился, невидимый, зашуршал чем-то, послышались глухие удары о стенку ларька, продавец пыхтел внизу, задевая плечами за ящики с товаром — водочными бутылками, упаковками «Баунти» и коробками сигарет, — чертыхался, но никак не мог, видимо, найти спланировавшую куда-то купюру. Алексей стоял, переминаясь с ноги на ногу, шли минуты, он начинал нервничать, как всегда, когда ему приходилось стоять в очереди либо просто вот так бессмысленно
Там тем временем прекратилось всякое шевеление и стояла полная тишина. Он постучал по стеклу, встав на цыпочки, попытался сверху через ряды сигаретных пачек разглядеть продавца, но не обнаружил его. Ларек был маленький, Алексей видел часть пола, табурет, стоящий рядом с ним термос, но, к удивлению его, продавца внутри не было. Как он успел выйти так незаметно? Алексей сделал шаг в сторону и увидел, что единственная боковая дверь в ларек заперта снаружи на обычный дешевый висячий замок. Свалил-таки! Но зачем? Неужели решил обмануть на пять тысяч? Да нет, бред какой-то. Что за дела? Алексей почувствовал себя неуютно, как бывало всегда, когда он переставал контролировать ситуацию и оказывался в зависимости от кого-то, особенно если этот кто-то был неизвестен ему и предсказать дальнейшие события не представлялось возможным.
В другой раз он бы плюнул, ругнулся про себя и пошел бы дальше, забыв через минуту идиотское происшествие, но сейчас что-то мешало ему отойти от ларька. И не просто отойти — он понимал, что даже повернуть голову и осмотреться ему становится тяжело и почему-то страшно. Страх взялся непонятно откуда, и стоило только Алексею обозначить его, как он начал усиливаться, обволакивать его душным холодным облаком, начал застилать глаза, заморозил позвоночник и облепил ноги тяжелой невидимой грязью. С трудом, медленно, словно вместо воздуха его окружал густой кисель, Алексей всем телом развернулся и посмотрел на улицу. Вот оно! Улица была совершенно пуста. Вернее, вдалеке, метрах в пятидесяти, она жила своей обычной жизнью начала рабочего дня, первого дня недели. Там ехал троллейбус, удаляясь от Алексея, через проезжую часть перебегали люди, по тротуару брели собачники со своими любимцами, на перекрестке перед светофором возле остановившихся «жигулей» стоял милиционер и молча, недвижимо выслушивал объяснения владельца машины, махавшего руками, — красный пиджак его развевался по ветру и выглядел намного более ярким, чем мутный глазок светофора. Что он говорил, Алексею не было слышно, как, впрочем, и монотонного шороха троллейбуса, отрывистого лая собак, не было слышно ни стука каблуков, ни рычания разрегулированных двигателей истаскавшихся по питерским ухабистым дорогам стареньких машин.
Алексей резко обернулся — сзади улица была так же пуста до самого конца. С этой стороны она упиралась в Каменноостровский проспект, и ни одного пешехода не было видно на ней — только по проспекту, на миг появляясь в просвете между старыми домами Пушкарской, проносились редкие автомобили — слишком редкие для такого часа.
Из-за угла вышел человек и направился в сторону Алексея. Он вдруг понял, что ждал этого человека, что это и есть причина внезапного страха, что, как ни готовился он к этой встрече, все равно утренний одинокий пешеход застал его врасплох.
Лысый шел медленно, глядя ему прямо в лицо. Он был еще далеко, но то ли зрение у Алексея от страха стало необычайно острым, то ли действительно глаза лысого излучали какую-то жуткую энергию, Алексей видел их очень хорошо — еще не различая общего выражения лица, деталей одежды… Он видел неподвижные зрачки, пустые, словно проколотые булавкой, за которыми скрывалась бездна, затягивающая, холодная, липкая бездна — без-дна…
Он
Из-за угла медленно выплыла прямоугольная коробка троллейбуса — раньше троллейбус здесь не ходил, но Алексею было не до удивлений, и он, не обратив внимания на номер, торчащий на заднем стекле машины, бросился наконец бежать вслед спасительному общественному транспорту. В троллейбусе по крайней мере были люди, был водитель, была возможность спрятаться, убежать, уехать в любом, все равно каком направлении от невыносимого, жуткого человека, идущего сзади. Хотя троллейбус начал плавно тормозить, расстояние между ним и бегущим, мгновенно вспотевшим и почему-то запыхавшимся Алексеем не уменьшалось. Для него обычно такие пробежки были плевым делом, чтобы по-настоящему запыхаться, ему нужно было бы пробежать раз в десять больше, но то ли от страха дыхание сбивалось, то ли — он готов был уже в это поверить — лысый действительно притягивал его к себе невидимыми нитями, затрудняя движение вперед. Оглянуться теперь хотелось все время, и если прежде это вызывало страх, то теперь Алексею приходилось бороться с собой — так и тянуло его повернуть голову назад и посмотреть еще раз в пустые глаза лысого.
Троллейбус остановился в тот момент, когда Алексей поравнялся с задней дверью. Створки с глухим стуком разъехались, и, перед тем как поставить ногу на ступеньку, Алексей все-таки взглянул в сторону лысого. Тот продолжал идти к нему, не ускоряя шага. Он заметно поотстал, но, казалось, был полностью уверен, что легко наверстает упущенное, — шел спокойно, слегка пошаркивая подошвами, — кроме механического плотного лязга дверей троллейбуса, это были единственные звуки, нарушавшие тишину пустынной улицы.
Гармошки дверей, издав резкое шипение, сошлись за спиной, и, уцепившись рукой за холодную трубку поручней, Алексей перевел дыхание. Редкие пассажиры не обратили внимания на единственного вошедшего — на этой остановке, кроме него, никто больше не сел в троллейбус и никто не встал со своего места, чтобы выйти. Никому не нужна была сегодня Большая Пушкарская. Алексей, покачиваясь, прошел по дрожащему слегка полу, устеленному резиновыми ковриками, проглатывающими звук шагов, и присел на переднее сиденье — он любил занимать это место: с него открывалась дорога впереди, за лобовым стеклом, и этот вид был для него всегда интереснее, чем монотонно плывущие мимо дома. Соседа его, сидевшего ближе к окну, наоборот, видимо, интересовало происходящее на тротуаре — голова его была повернута в сторону, и Алексей не видел его лица, только коротко стриженный затылок и россыпь перхоти на воротнике черного пиджака. Алексей, всегда брезгливо относившийся к подобной неаккуратности, сейчас почему-то не мог оторвать глаз от серых меленьких подлых хлопьев, которые незаметно для хозяина превращали его из элегантного джентльмена в опустившегося неудачника. Троллейбус начал медленно замедлять ход — приближалась остановка — и синхронно с торможением голова сидящего у окна стала поворачиваться. Алексей узнал его еще до того, как полностью увидел лицо.
— Убежал? — спросил участливо Сережа, Сергей Андреевич, — приятель мамы Гимназиста, обсыпанный перхотью гебешник.
— Убежал… Откуда вы? Ах да, извините. — Вдруг Алексей понял, что гебешник-то все должен знать, ведь не случайно же он здесь оказался, в этом троллейбусе. Вот наконец и спасение. Конечно, будут неприятности по трофейным делам, но не убьют же, не посадят, а от лысого спасут.
— Что же ты их застрелил, Алеша? — спросил кагебешник. — Отвечать придется. Отвечать по всей строгости закона. Тут уж я ничего не могу поделать. — Сережа покачал головой и похлопал Алексея по плечу.
— Кого застрелил? — сиплым голосом спросил Алексей.
— Как кого? Здорового дядьку и лысого вот этого. — Большим пальцем руки он показал назад. Алексей обернулся и увидел лысого, стоящего на задней площадке троллейбуса и державшегося за спинку ближайшего сиденья. Лысый смотрел в окно и был на вид совершенно спокоен.
— Этого? Так ведь он жив…
— Ну прямо скажешь — жив. Как же это он жив? Может быть, и я — жив? — Он приблизил свое лицо к Лешиному. В зрачках Сережи были такие же черные проколы, кожа лица шелушилась серыми чешуйками, зубы отсутствовали. — Что, зубы? Вырвали мне зубы твои товарищи, Алеша. Золотые были у меня зубы. Может, ты знаешь кто? Кто-о-о?! — вдруг заорал, захрипел он сиреной, так что стало закладывать уши. — Кто-о-о?!