Трон императора: История Четвертого крестового похода

Галланд Николь

— В этот раз не то что в прошлый, когда приходили пилигримы, среди них очень мало германцев, — успокаивая его, ответила Джамиля.

Она перешла на греческий и пустилась в долгую беседу. Время от времени, видя недоумение на моем лице, она переводила кое-что, чтобы я понимал, о чем речь. История Византии оказалась чрезвычайно запутанной, но мне удалось ухватить, что примерно десять лет назад сюда явились завоеватели под предводительством германца Фридриха Барбароссы [36] (услышав это имя, Отто возрадовался почти как птенец при виде матери). Веком ранее, когда состоялся самый первый «поход пилигримов», греки сочли латинян просто сумасшедшими. В 1146 году состоялось новое нашествие,

причем двумя волнами (германской и французской), и завоеватели вели себя тогда настолько чудовищно, что греки называли их зверьми. Но третий раз, сравнительно недавний, был хуже всех: Барбаросса приблизился к городу, словно собирался его завоевать, а император Исаак узнал об этом плане от посланников Барбароссы, которых взял в заложники («Это была моя идея, — похвастался Бровастый, — но Исаак так в этом и не признался!»). Греки оттеснили армию Барбароссы через Босфор в Турцию, где Барбаросса благоразумно утонул и потому перестал представлять значительную угрозу.

36

Фридрих I Барбаросса ( ит.рыжебородый) (ок. 1125–1190) — германский король с 1152 г.; император Священной Римской империи с 1155 г., из династии Штауфенов.

— Но византийцы и германцы тоже часто были союзниками, — напомнила Мурзуфлу Джамиля ради Отто. — А теперь ваша принцесса замужем за германским королем.

— О да, знаю, — весело подхватил Бровастый. — Никогда не стоит терять надежду! Чтобы почтить проявление германо-византийской дружбы, мы обменялись рукопожатием с моим германским братом, здесь присутствующим, и поклялись в вечной дружбе. Да, Отто? — И он, сияя, протянул Отто обе руки.

Отто, несмотря на боль, слабо улыбнулся. Джамиля подошла к его кровати и начала осторожно ощупывать его голову и шею, проверяя, все ли цело.

— После того как меня провели перед узурпатором, я оказался здесь, — рассказал Отто, — а Бровастый как раз поглощал свой обед, который разделил со мной. Ой, здесь больно, — пожаловался он, когда Джамиля дотронулась до его виска. — А сейчас принесли ужин только для него, и Бровастый опять поделился со мной. И водой тоже. Он даже предложил мне попользоваться его шлюхой, когда она приходила с очередным визитом! — Отто печально застонал. — Но боль была такая, что я не мог шевельнуться. Ко мне прислали старого лекаря, иудея, который дал мне какое-то питье, и стало гораздо лучше. Я тогда вспомнил о тебе, Джамиля. Лилиана знает, что я жив? Она хотя бы знает, что меня взяли в плен?

От радости видеть нас Отто болтал всякую чушь, но потом успокоился и примолк.

— С ним все в порядке, хотя еще какое-то время боль будет давать о себе знать, — сказала мне Джамиля, окончив осмотр. — Ходить он и сейчас сможет, но бегать — вряд ли, обязательно упадет.

— Куда пойдем? — оживился Отто.

— Мы предполагаем, что в скором времени тебя отпустят, — ответил я. — Хотя точно не знаем.

— Вам следует попытаться освободить и Бровастого, — настойчиво попросил Отто. — Он служил при дворе Исаака, а если точнее — последние пять лет они провели вместе. Помните дворец на том берегу Босфора, где мы разместились, когда только прибыли сюда? Так вот, именно там держали Исаака со всем его семейством и слугами до побега царевича Алексея. После этого всех их перевели сюда, чтобы легче было присматривать.

Дабы привлечь внимание Джамили, Мурзуфл потянулся с кровати и игриво подергал ее шаль. На секунду я всполошился, особенно когда увидел, что Джамиля ему улыбнулась, словно очарованная таким флиртом. Он завел очередную длинную речугу. Я хоть и слабо понимал по-гречески, но все же уловил, что он перечислял — сам тому не веря — все обещания царевича Алексея, которые тот дал, выпрашивая помощь у пилигримов. Какой бы вопрос он ни задавал, Джамиля каждый раз отвечала утвердительно.

Бровастый рассмеялся иронично и устало.

— Маленький царевич Алексей! — вздохнул

он и перешел на французский. — Да, этот парнишка всегда был дурачком. Всей Византии не по силам выполнить его обещания. Вы потрудились, чтобы посадить его на трон, но никогда не получите за это награды. Ни одной монеты.

Казалось, это его очень забавляет; я бы тоже позабавился, окажись на его месте.

— Ты сам не знаешь, что говоришь, — небрежно бросил Отто. — Ты хороший парень, но с головой у тебя не все в порядке.

— Отличная речь для человека благородного происхождения, который, по его собственному признанию, едва умеет читать и писать! — рассмеялся Мурзуфл.

— Обычное дело, — сказал Отто, а нам с Джамилей потихоньку разъяснил: — Он немножко не в себе. Утверждает, будто эта его шлюха — дочь узурпатора.

— И вовсе она не моя шлюха! — возразил Мурзуфл с улыбкой. — Это она мне платит. — Продолжая улыбаться, он показал на свои брови. — Как вы думаете, почему они такие густые? Я столько времени провожу, уткнувшись лицом в бедра ее высочества, что вместо усов выросли брови! — А потом обратился к Джамиле с фамильярной и плотоядной ухмылочкой: — Надеюсь, прелестная дама извинит мою грубость? Я обожаю маленькую Евдокию, но ее отец… — Он поморщился. — Каким жалким правителем он оказался! Исаак был олухом, но, по крайней мере, он смотрелся на поле боя. Его брат Алексей, по-вашему — узурпатор, всего лишь пустышка в оболочке! Им управляли все кому не лень: жена, шурин, шлюха шурина. Михаил Стрифонис — тот самый шурин — стал во главе императорского флота, и ему понадобилась небольшая сумма. Так что он сделал? Распродал корабли, а деньги прикарманил! И сделано это было в прошлом году, когда до него наверняка дошли слухи, что ваш флот готовится на нас напасть! — Он невесело рассмеялся. — Я люблю Византию всей душой, но иногда мне кажется, что Византия больше не любит саму себя, раз терпит таких идиотов среди правителей.

За долгие часы, проведенные в застенках, мы с Мурзуфлом подружились. Оба любили отпускать непочтительные шутки и говорить все, что думаем. Он был умен и остроумен. Меня тронуло, как глубоко он любил свой город и его народ — настоящий народ: купцов и ремесленников, пекарей, плотников и мясников. У него был неистощимый запас историй про этих людей. Прежде чем угодить за решетку по приказанию бывшего узурпатора, он жил как аристократ, но тем не менее ежедневно общался с простыми горожанами. Мурзуфл был единственным вельможей из тех, с кем мне довелось говорить, который понимал, что высокое положение влечет за собой и обязанность заботиться о тех, кто не наделен властью. По сравнению с легкомысленными придурками, с которыми нам пришлось общаться наверху, он был как глоток свежего воздуха. Я ему тоже понравился. Слушая рассказ о том, как мы с Джамилей пробрались во дворец, он аж крякал от удовольствия, а когда Джамиля описала ему свое освобождение от Барциццы — зааплодировал.

— Ты отличный парень! — громогласно объявил Мурзуфл. — И смелый, хотя, конечно, ничего из себя не представляешь. Хорошо бы тебе остаться в Станполи и отрастить себе такие же густые брови, если дама простит подобную грубость, — снова повторил он с такой разоружающей улыбкой, что даже аббатиса простила бы его грубость.

Прежде чем о нас вспомнили, у Византии появился новый император — не узурпатор и не претендент.

41

Пилигримы потерпели поражение от той самой системы, которую, по их заявлениям, пытались поддержать. Предрассветным темным утром слепого Исаака и его молодую красавицу жену Маргариту посадили на трон в полном императорском облачении, включая мою любимую деталь туалета — пурпурные туфли. Весь дворец, не спавший всю ночь, готовился присягнуть на верность Исааку, хотя всего за несколько часов до этого придворные вели горячие переговоры от имени человека, лишившего Исаака зрения и трона.

— Они, видимо, привыкли к незаконному захвату власти, — заметил я, когда до нашей камеры дошло известие о восстановлении Исаака на троне.