Тропа Журавушки
Шрифт:
28. Роза в пакете
В середине ночи поблизости раздался треск сучка, словно кто-то крался к лагерю. Я спрятала голову в мешок, слишком сонная, слишком напуганная, чтобы выглянуть наружу. Правда, я нашла в себе силы прислушаться. Треск не повторялся; я решила, что надломилась ветка в прогорающем костре, и вновь провалилась в сон. Мне снилась Роза в бумажном пакете.
Вообще-то о Розе у меня должна была бы остаться масса воспоминаний. Мы были неразлучны с рождения, как близняшки. Иногда нас даже укладывали спать вместе, потому что мы закатывали рев каждый раз, когда пора было расставаться. Странно, что я почти ничего не могла о ней вспомнить.
Как-то учительница говорила, что у человека почти не остается младенческих воспоминаний. Будто бы в нашем мозгу откладываются словесные образы, которые затем превращаются в картинки, а в раннем детстве нам просто не хватает слов, чтобы все описать. Я не слишком ей поверила, потому что иногда у меня перед глазами возникает лицо Розы, совсем еще крохи, а тогда я и слова «мама»-то не знала.
Может, память скорее похожа на компьютер Гретхен. Иногда, когда сестра пытается открыть файл, экран мигает и выдает: «Доступ закрыт! Нельзя открыть файл!» Гретхен принимается упрашивать машину, как капризного ребенка, а если та ей не подчиняется, злится и выключает питание.
Где-то в моей памяти были скрыты воспоминания о Розе с пометкой: «Доступ закрыт!» Но той ночью один файл послушался...
Тетя Джесси вытряхнула продукты и поставила на пол пустой пакет — большой, прочный, из толстой бумаги, с двумя крепкими ручками. Малышка Роза из любопытства забралась внутрь, и тетя Джесси подняла пакет высоко в воздух. «За покупками пойду, тра-ляля-ля-ля! — пропела она и покружилась с пакетом в руках. — Где же моя Розочка, тра-ляля-ля-ля!»
Я заглянула в пакет. Снизу на меня смотрела хитрая мордашка Розы. А сверху улыбалось и светилось лицо тети Джесси. Это было так здорово. Тетя сказала, теперь моя очередь, но я только помотала головой. Мне хотелось видеть и видеть счастливые глаза Розы и тети Джесси. Тра-ляля-ля-ля.
Сон был ярким и удивительно четким. Только я видела нашу игру будто со стороны. Вся сцена прокручивалась вновь и вновь, и я взмолилась, чтобы она никогда не кончалась.
Над горизонтом проступила медно-красная полоса. Мостиками перекинулись меж стеблей травы паутинки; на них осели капли росы. Утро дышало покоем, и я не понимала, чего так перепугалась накануне.
Вскоре у меня сложился свой распорядок дня. Подъем на заре, неспешная прогулка вдоль тропы. Красота! Дело шло куда быстрее, в день мне удавалось расчистить километр, а то и полтора.
С каждым днем коллекция находок росла: наконечники стрел, кусочки кремня, лоскутки кожи, обрывки веревки, старинный нож, даже настоящая праща. У смотрительницы музея глаза на лоб полезут, когда я ей все это покажу. А еще окаменелости. В низинах попадались куски песчаника с отпечатками древних листьев и двустворчатых раковин. У тети Джесси рот бы расплылся до ушей. Представляю, как бы она воскликнула: «Ясно как божий день, миллионы миллионов лет назад здесь плескалось море!»
И я воображала себя то охотником, неслышно крадущимся сквозь заросли, то археологом на пороге открытия века, то беглым каторжником, за которым гонятся тюремщики. А иногда я представляла себя сыщиком, которому поручили раскрыть тайну кольца и медальона. Чем дальше, тем больше я убеждалась, что тропа каким-то образом с ними связана, и впереди меня ждет ключ к разгадке.
А еще я размышляла о постоянных отлучках дяди Нэта. Может, это он забрал кольцо и медальон? Но зачем? На что они ему сдались?
На второй день вскоре после полудня в вышине раздался гул самолета. Над деревьями показался одномоторный «кукурузник», какие опрыскивают поля. Он летел прямо ко мне. Кому взбрело в голову опрыскивать лес? Самолет сделал круг над моей головой, летчики весело замахали руками. Я помахала в ответ, «кукурузник» развернулся — и я поняла, что в кресле второго пилота сидит папа.
— У меня все хорошо, не волнуйся! — закричала я.
Папа не мог услышать, но он улыбнулся и помахал мне с небес. Каждые два-три дня он навещал меня на «кукурузнике», и я так привыкла к этому, что даже начинала скучать, если он не появлялся.
После обеда я принималась собирать хворост и сажала вдоль свежих плит циннии. А затем забиралась на дерево и слушала лес, дожидаясь гудка паровоза. Вот следующие несколько часов в ожидании ночи были по-настоящему тяжелыми, несколько раз я с трудом удержалась, чтобы не бросить все и не удрать домой.
На четвертый день я собрала пожитки и перенесла их еще дальше в лес. В светлые предзакатные часы я училась замечать в траве самых маленьких обитателей: кузнечиков, сверчков, бабочек, мошкару. У подножия дубов, вязов, берез и лиственниц росли бесчисленные дикие цветы: лютики и ромашки, золотарник и рудбекии, козлобородник и венерины башмачки. Я так и слышала, как радуется тетя: «Бинго! Ну разве не чудо!» Это они с дядей научили меня узнавать все лесные травы.
Иногда попадался удивительный кузнечик, или раковина, или клен, от которых невозможно было оторваться. Их можно было разглядывать днями и часами, каждый раз открывая для себя что-то новое. Может, так и с людьми? Чем больше с ними общаешься, тем больше новых сторон для себя открываешь. Только вот хороших ли? Или это зависит от того, как смотреть?
Каждый день я проводила на карте линию чуть длиннее вчерашней. Итак, позади тропа Девы, лужайка с колючей проволокой (ее на старой карте, конечно, не было) и Воронья пустошь — неглубокая долина, окруженная кленами, где из ветвей сердито каркали сотни ворон.
Позади и Детский Мизинчик. Колени подкашивались, я старалась слиться с землей — уж больно неприятная легенда была записана на обратной стороне карты. Волк унес младенца, и родители обнаружили у этого обрыва лишь три крохотных пальчика. Будто автору этого показалось мало, он приписал: «Призрак младенца являлся нескольким путникам».
Дважды после этого мне снилась малышка Роза в ящике. Кто-то незнакомый заглядывал внутрь и вопрошал: «А где ее пальцы?»
От старой железнодорожной ветки остались лишь ржавые рельсы, обрывающиеся посреди леса. По обе стороны от них зияли прогалины, где когда-то валили деревья. Тут и там виднелись сухие пни, все в зазубринах. А еще вдоль дороги росли яблони — откуда им взяться в лесу? И я представила, как усталые лесорубы вытирали пот со лба, сочно хрустели яблоками и швыряли огрызки в кусты. И когда люди ушли, а железная дорога закрылась, из-под земли осторожно выглянули молодые побеги.