Троя. Грозовой щит
Шрифт:
Перикл наклонился к нему.
– У нас есть глубокие пещеры в горах, где порой воздух на самом деле плохой. Люди устраиваются в них на ночь, а потом просто умирают. Когда я был маленьким, несколько путешественников нашли себе убежище в одной из таких пещер. Пятеро мужчин и несколько женщин. Прохожий обнаружил их всех мертвыми и побежал в ближайшую деревню, чтобы предупредить старейшин. Они вернулись в пещеру, но была ночь, и у них в руках были факелы. Старейшина вошел в пещеру, раздался звук, похожий на гром, и какая-то вспышка. Его выбросило из пещеры, у него были опалены брови и борода.
– Он умер? – спросил Банокл.
– Вряд ли. После этого никто не приближался к этим пещерам. Говорят, что там живет огнедышащее чудовище.
– Может, ему нравится плохой воздух, – предположил великан.
Перикл вздохнул.
– На что похожа Троя?
– Большой город.
– Ты живешь во дворце?
– Нет. Я жил однажды. Немного. У меня с моей женой, Рыжей, есть дом.
– У вас есть дети?
– Нет.
– Может, мы с Обасом останемся с тобой. Мирина могла бы готовить.
– Это звучит неплохо, – сказал Банокл. – Рыжая – удивительная женщина, но еда, которую она готовит, напоминает козлиный помет. Кроме пирогов, но их она берет у знакомого булочника. Но, думаю, Гектор предоставит вам комнаты во дворце. Ты встречался с ним?
Перикл кивнул.
– Он очень нравится моему отцу. – Мальчик опустил голову. – Вернее, нравился. – Выражение его лица стало суровым. – Однажды я вернусь с армией и убью всех идоноев. От них ничего не останется. Даже воспоминаний.
– Всегда хорошо иметь план, – кивнул великан.
– А у тебя какой план? Банокл улыбнулся.
– Вернуться домой, прижаться к Рыжей, положить голову на подушку и проспать несколько дней. После этого, конечно, напиться.
Перикл улыбнулся.
– Я напился однажды. Я пробрался в комнату отца и выпил чашу вина, не разбавленного водой. Это было ужасно. Комната закружилась, и я упал. Потом меня вырвало. Мне было плохо несколько дней.
– Тебе нужно тренироваться, – посоветовал ему великан. – Скоро ты обнаружишь и приятные моменты. Так говорил мой отец. Все проблемы отступают, тревоги отходят на второй план, и мир просто кажется… кажется счастливым.
– А что потом?
– Потом комната кружится, тебя тошнит и тебе плохо несколько дней.
Перикл засмеялся.
– Я никогда больше не буду пить вино. Даже от мысли об этом у меня сводит желудок.
Они ехали в молчании некоторое время, затем Перикл сказал:
– Ты, кажется, разозлился, когда разговаривал с военачальником на перевале. Почему?
– Он был моим собратом по мечу. Но когда я предложил ему помочь защитить перевал, он отказался.
– Наверное, он не хотел, чтобы ты умер вместе с ним. Я говорил с несколькими киконами. Один из них служил во дворце. Он сказал, что они собираются сражаться до самой смерти.
Банокл покачал головой.
– У Каллиадеса есть план. Он перехитрит врага. Он так всегда делает.
– Хорошо бы, – вздохнул Перикл.
Банокл пришпорил коня и поскакал на вершину небольшого холма. Перикл был просто мальчиком и ничего не знал о способностях Каллиадеса. Но его слова обеспокоил Банокла. Великан видел орду идоноев. Несколько защитников не смогли бы удерживать их долго.
Задумавшись, он перебрался на другую сторону холма, прямо навстречу огромному отряду из пятидесяти всадников, лица которых были разрисованы краской.
Великан выругался и вытащил оба меча.
Каллиадес снова оказался на «Пенелопе», свежий ветер надувал парус. Пирия стояла рядом с ним и смотрела на черную свинью, которая боролась с волнами в море. На ее лице было написано беспокойство.
– Он справится? – спросила девушка.
– Он переживет нас обоих, – ответил ей Каллиадес.
Она попыталась поговорить с ним снова, но страшный шум заглушил ее слова – звон мечей и крики людей. Ее лицо померкло.
Каллиадес открыл глаза. Он лежал среди камней, у него стучало в висках, зрение затуманилось. Попытавшись встать, воин почувствовал, как боль пронзила грудь. Меч Аргуриоса лежал на земле рядом с ним, лезвие было испачкано кровью. Каллиадес посмотрел на свои руки. Они тоже были в крови. Перевернувшись на колени, он попытался встать, но снова почувствовал боль и перевернулся на спину. В его правый глаз потекла кровь, но воин просто смахнул ее. Молодой микенец отполз подальше от поля битвы и сел, прислонившись спиной к камню. Правый глаз уже не открывался. Каллиадес вспомнил удар бронзовой секиры, который пришелся по его шлему и сбил его с ног.
Они выдержали пять атак. Во время первой противник даже не добрался до пехоты и отступил назад под смертельным градом стрел, который обрушился на них сверху. Затем они перегруппировались, выставили вперед щитоносцев и напали снова. Стрелы все еще достигали цели, попадая в ноги, руки и плечи. Каллиадес возглавил атаку против их передних рядов, и они снова отступили.
Третья атака показала Каллиадесу, что вражеский предводитель – человек строгой дисциплины. Его отряды невозможно было разбить. Они накатывались на ряды фракийцев, словно рассерженное море.
Но вскоре тактика изменилась. Вражеские лучники пробирались вперед и стреляли во фракийцев, сбрасывая их вниз.
Затем пришла очередь всадников. Каллиадес приказал своим людям держаться вместе, сдвинув щиты. Ни одна лошадь не поскакала бы по доброй воле на стену. Вместо этого идонои подпрыгивали вверх, на тесные ряды защитников перевала, разбивая их. Бой был коротким и кровавым; всадники были легко вооружены, но даже при этом потери среди фракийцев были большими: сломанные кости от ударов лошадей и раны от копий, которые пробивали шлемы и доспехи.
К пятой атаке у фракийских лучников кончились стрелы, и враг напал с большей уверенностью.
Более половины фракийцев погибло, и теперь людей едва хватало, чтобы удерживать узкий проход.
Каллиадес посмотрел на сотню – или около того – сражающихся воинов. Ему захотелось присоединиться к ним, но он обессилел. Его охватила огромная усталость, он откинулся назад и стал смотреть на небо. Облака над горами переливались золотым светом заходящего солнца. Он увидел стаю пролетающих птиц. Это было прекрасное зрелище. «Как было бы чудесно, – подумал он, – раскинуть руки и подняться в небо, чтобы парить высоко над этим миром».