Туунугур
Шрифт:
– В начале было слово, и ни хрена не было понятно, - произнёс Киреев.
– Да чего тут понимать? Есть четыре концепции жизни. У жидов: создать рай на Земле, чтобы всё было зашибись, после смерти ничего нет. У христиан: жить кое-как, за каждый грех бояться и ходить в церковь отмаливать, после смерти - в рай (но не попадёшь до второго пришествия) или в ад (пекло, где дальше рабствуешь). У мусульман: трудиться всю жизнь для семьи; после смерти - рай мусульманский, где женщины и слуги ублажают за труды земные. У славяно-ариев: жить по устоям предков, после смерти - мир слави, затем -
– Жидов, конечно. Что за вопрос!
– ехидствовал Киреев.
– Чекпоинты мастерства - это ж role-playing games, типа Варкрафта. Я в такое не играю.
– Ты идиота хватит изображать!
– Блаженны нищие духом, - откликнулся Киреев.
– Ограниченные, вроде тебя.
– Если бы имели веры хотя б с горчичное зерно и сказали горе сей: поднимись и ввергнись в море - исполнилось бы.
– Ты вообще говорить нормально можешь или как?
– Ложь говорит каждый ближнему своему; уста льстивы говорят от сердца притворного.
– Спамер позорный.
Недалеко от первого порога причалили, стали ждать товарищей. Те скоро показались. Сырба, сидевший на корме, махал палкой как мог, но лодку всё равно несло на стремнину. Тогда Миннахматов спрыгнул в ледяную воду (глубина была всего по пояс) и отбуксировал лодку к берегу. Сырба выбрался на твёрдую поверхность, уселся на камне и закурил, размышляя о мудрости предков.
Передохнув, решили в этом месте протягивать лодки вдоль берега на верёвках, как собачек на привязи. Мимо с громким рокотом пролетело маломерное судно на воздушной подушке. Генка аж присвистнул.
– Ни фига себе какая хрень здесь водится!
Разговаривать не хотелось. Небо то прояснялось, то опять проливалось мелким дождём.
По плану ночёвка планировалась в устье Чульмакана, где находилась турбаза. Но устье появилось так внезапно, что сплавщики успели лишь проводить его глазами. Мимо пронеслись покосившиеся опоры для подвесных мостов через Чульмакан - сами мосты в неведомые времена смыло паводком. Сзади что-то кричали Миннахматов с Сырбой. Киреев, обернувшись, махнул рукой - плывите за нами. Сам же начал листать папку с картами.
– Ладно, фиг с ним. Причалим в устье Холбокана. Не возвращаться же.
– У тебя палатка на двоих?
– очень вовремя спросил Генка.
– Я с косоглазыми спать не буду.
Киреев сложил карту и задумчиво оглядел берега.
Обычно в устьях стоит какое-нибудь охотничье жильё, но у Холбакана не было ничего - только дебри и груда досок, от которых вглубь тайги уходила едва заметная тропа.
Решили организовать разведку. Тропа вскоре привела к лесной дороге. Рядом, в зарослях стланика, стояла дощатая хибара, водружённая на волокушу. Радость быстро сменилась разочарованием, когда увидели на двери хибары большущий замок.
– Геологи, мать их, - выругался Сырба.
– Кто ещё будет в тайге вешать замки?
Зато рядом нашли ящик с банками томатной пасты.
Егор с Сырбой пошли обратно, готовить ужин. Генка
Он отыскал какое-то полусожжённое полено, вкопал его на опушке и заставил Киреева встать шагах в двух от него со стороны леса.
– Ты своим атеистическим эгрегором будешь наделять его энергией.
Киреев благоразумно не стал спрашивать, где у него атеистический эгрегор - просто наблюдал за действиями товарища, стараясь не улыбаться.
Генка сбегал к рюкзаку, притащил заначенный в городе кусок шифера. Положив его сверху на полено, расколотил обухом топорика.
– На этом куске лежала дохлая крыса, - пояснил он.
– Так мы привлечём смертоносные лучи.
Затем принёс несколько листов бумаги. На двух из них печатными буквами вывел текст проклятия - по-русски и по-английски: "Желаю смерти капиталистам и их союзникам в государстве и на предприятиях. А если кто тронет этот столб, усилит его действие против своей страны в 10 раз". Примотал их скотчем к полену. Остальные скомкал и выложил кольцом вокруг столба. Пересчитал. Удовлетворённый результатом, начал поджигать - один за другим. Когда огненный круг замкнулся, Генка сделал вдохновенное лицо и устремил взгляд в небо.
Киреев почесал в ухе. Комки догорали. Пепел носился на ветру.
– Всё, что ли?
Товарищ обратил на него полный торжественности взор.
– Отныне я наделён силой карать и миловать. А ты мне в этом помог, ха-ха!
– Ну и ладушки. Пойдём жрать, что ли.
Миннахматов встретил их сообщением, что на ужин будут рыбьи головы в манной каше. Сырба почистил только что выловленных хариусов, отрезал им головы и кинул в котелок. Когда всё сварилось, Киреев взялся раскладывать по тарелкам. Но Генка, которому досталось первому, вдруг издал отчаянный вопль и вскочил, отбросив миску. Каша расплескалась по траве.
– Ты чего?
– спросил Сырба.
– Там... там черви.
– Да ну?
Все заглянули в котелок. Киреев поворошил ложкой. Действительно, в каше плавали черви.
У всех сразу пропал аппетит. Генка пошёл отмывать миску. Вернувшись, хмуро заметил Кирееву:
– Правильно я мясо больше не жру. В нём скверна. Тело травит. А это, значит, намёк был. Подтверждение.
Киреев пожал плечами, не очень представляя себе, как тот протянет в походе две недели без мяса.
Поздним вечером распогодилось, хотя и похолодало. Налетели тучи гнуса. Оголодавший Генка не выдержал, налёг на хлеб с томатной пастой. Киреев, глядя на него, сказал:
– У меня мама как-то провела три дня на сгущёнке и галетах. Перевал замело, сидела в кузове. До сих пор не может видеть ни того, ни другого. А нам-то две недели плыть.
– Ничего, - сказал Генка, жуя.
– Поголодаю. Это даже полезно. Я однажды хотел продержаться сорок дней. Не дали нацисты домашние. Вот теперь наверстаю.
Киреев поставил палатку и, закрывшись от кровососущих сеткой, пошёл фотографировать окрестности. Хмурый Миннахматов, расстроенный потерей каши и несбывшимся надеждам на базу, начал ворчать: чего ходишь и всё снимаешь? Лучше бы дров принёс. Киреев навёл на него объектив фотоаппарата и сделал снимок.