Туунугур
Шрифт:
Киреев уже давно подрабатывал на стороне, стряпая дипломы и статьи на заказ. Халтура его ни для кого не была секретом. Джибраев по этому поводу шутил, что если б Толя был евреем на сто процентов, то купался бы в деньгах, шантажируя научные кадры Якутии. "С нашими научными кадрами лучше не ссориться, - отвечал Киреев.
– А то всплывёшь где-нибудь в Вилюе с ножом в боку".
Дома его ждал сюрприз. Едва он перешагнул порог, как из кухни показалась встревоженная мать и протянула ему повестку в военкомат.
– Опять взялись за тебя.
В коридор вышла кошка Симка - палевая, с гладкой шерстью. Мяукнув, жалостливо уставилась на хозяина.
– Руки у них коротки, - хмуро ответил Киреев, разуваясь.
–
– Нет, в ящик бросили.
– Ну и прекрасно. Насколько я помню, по закону на повестке должна стоять моя подпись. А если её нет, то с меня и взятки гладки.
– Очень они посмотрят на твой закон.
– Если начнут звонить в дверь, скажешь, что меня нет. Уехал в Туву искать второго хамбо-ламу.
Противостояние с военкоматом началось у Киреева прошлой весной, когда внезапно выяснилось, что он чудесным образом исцелился от гипертонии. Собранные за годы медицинские справки и выписки таинственным образом исчезли из его дела. Члены медкомиссии разводили руками и делали круглые глаза: "Документы мы отправляем в Якутск. Что вернули, то и есть. Езжайте и разбирайтесь сами". Терапевт из комиссии, снимая тонометр, выговаривала ему: "Вы же мужчина. Почему так боитесь армии? Специально утром дряни наглотались, вот давление и скачет. Обычная вегетососудистая дистония. Пройти службу она вам не помешает". Киреев настоял на больничном обследовании, но судьба очередного медицинского заключения, приобщенного к его истощавшему личному делу, была ясна заранее.
Поэтому, не дожидаясь осеннего призыва, Киреев выписал пункт из закона о воинской обязанности, где чёрным по белому было указано, что педагогических работников имеют право призывать лишь в период с 1 мая по 30 июня. Будучи преподавателем Политехнического института, Киреев однозначно считал себя педагогическим работником, но всё же на всякий случай решил наведаться к юристу. Выбрав по объявлению какого подешевле (вопрос казался ему очевидным и не стоящим больших денег), он обрисовал тому свою ситуацию. Юрист, ужасно похожий на гастарбайтера из южных республик (хотя и говоривший без акцента) долго рылся в своём компьютере, затем, напряжённо морщась, несколько раз перечитал статью закона, но никакая светлая мысль не посетила его голову. Тогда он не нашёл ничего лучшего, как тут же, в присутствии Киреева, позвонить коллеге из военкомата и спросить его, как там понимают данную статью закона. Получив ожидаемый ответ, что никак не понимают, а гребут всех подряд, он положил трубку, вздохнул и развёл руками. Киреев отдал причитающиеся ему пару сотен рублей и зарёкся впредь связываться с юристами. А вопрос решил просто: сначала подождал вручения повестки (минимум две-три недели из срока призыва), после чего оформил письмо с цитатой из закона и справкой о своей педагогической должности, которое и отправил в военкомат как заказное с уведомлением. Ответ военкомата, также присланный по почте, сводился к краткому "а нам плевать", но бюрократическая машина работала медленно, и к тому времени, когда Киреев получил его, срок призыва уже закончился.
Однако, теперь, весной, закон был уже на стороне министерства обороны, и Киреев напрягся. Пребывание в рядах вооружённых сил никак не входило в его планы.
Сопя, он прошёл в свою комнату и включил компьютер. Кошка проследовала за ним, буравя немым укором. Было в ней что-то от завкафедрой - такая же назойливость и досада на всё мироздание. Симкой ее окрестили в честь сиамской породы, но с распространением мобильников это имя внезапно обрело новый смысл. Острый на язык Вареникин по этому поводу говорил, будто Киреев таким образом выразил свою подсознательную мечту по сотовому телефону.
– Есть-то будешь?
– спросила в спину мать.
– Не
Чувствуя нарастающее раздражение, Киреев немного полазил по интернету, потом зашёл в свою почту и обнаружил там письмо от Джибраева. "Анотолий Сергевич вот дисертация од меня!", - написал ему беспокойный сын ассирийского народа.
С чувством обречённость Киреев погрузился в изучение джибраевского опуса. Тему историк выбрал животрепещущую: "Народно-освободительная борьба армянского народа с турецкими завоевателями". Изначально, насколько помнил Киреев, Фрейдун Юханович хотел писать про борьбу айсоров, но не нашёл материала, а потому взялся за других жертв ненавистных османов.
В диссертации было черным-черно. Историк без зазрения совести перетаскивал в свою работу куски из чужих статей и монографий, снабжая их боевыми комментариями. Киреев машинально принялся менять порядок слов в заимствованных кусках, чтобы обмануть программы проверки, а заодно начал вставлять собственные замечания, желая придать диссертации вид объективности. Занятие это понемногу увлекло его, так что он засиделся до двух часов ночи. В два, как по заказу, в "аське" нарисовался Генка.
"Я вот чо подумал, Толстый, - написал он.
– У Туунугура созвездие другое. Не как у меня. Потому и концерт не удался. И надо ещё посмотреть гороскоп этого Красного быка".
Неукротимый славяно-арий до сих пор не отошёл от своей неудачи.
"Созвездие, да. И ещё фэн-шуй проверь", - ответил Киреев, размышляя над джибраевским трудом.
"Хы! Чаво?"
"Ничаво. Разломы тут не те, - написал Киреев, закрывая файл с диссертацией.
– Энергии прут не вверх, а вниз".
"Во-во, вы там все долбанутые".
"Туунугур просто не дорос до твоего искусства. Успокойся".
"Ага, вот и я так думаю", - обрадовался Генка.
Киреев вырубил комп и пошёл спать.
Первым пунктом программы на следующий день значилось посещение лекции философини Салтыковой. Присутствие на чужих лекциях являлось обязаловкой и проводилось раз в год. По окончании заполнялась ведомость, где отмечалось всё, вплоть до внешнего вида преподавателя. Обычно Киреев скучал на этих мероприятиях. Но Лидия Васильевна была особым случаем. Её лекции вызывали фурор и изумление. Это была невероятная мешанина из исторического материализма, эзотерики и параноидальной отсебятины. Мысль её свободно парила по поднебесью, уносясь в такие дали, за которыми уже маячили двери специализированных учреждений.
Карьеру себе Салтыкова до поры делала в школе, где работала учителем географии и дослужилась до завуча. Однако, необузданная мечтательность накрывала её уже тогда. Полная творческого порыва, Лидия Васильевна научилась играть на баяне и быстро стала звездой школьных вечеров, исполняя песни собственного сочинения. А когда на горизонте забрезжил выход на пенсию, вдруг озаботилась получением научной степени. Жертвой своей она выбрала философию.
С самого начала Салтыкову отличал весьма своеобразный подход к данной дисциплине. Труды великих мыслителей представлялись ей лишь довеском к тайнам мироздания, открываемым на страницах жёлтой прессы и сайтах про летающие тарелки. На горе научного сообщества, Салтыкова обладала невероятными пробивными талантами. Диссертацию свою, посвящённую самоуправлению развитием личности (никто так и не понял, что это такое), она для солидности представила на суд кафедры философии в Якутске, причём, деньги на поездку вытрясла из администрации Туунугура. Кафедру же она допекла до такой степени, что сам заведующий правил её текст, лишь бы привести его в божеский вид, протащить на защиту и больше никогда не видеть. Ходили слухи, что при чтении этого сочинения неиллюзорно открывался третий глаз.