Ты мой закат, ты мой рассвет
Шрифт:
Я, конечно, утрирую, потому что дом встал мне побольше, чем в три копейки, но корысть, пожалуй, самое последнее, в чем бы я заподозрил Очкарика и ее семью. И не потому что я наивный легковерный дурачок. Просто знаю, если бы мы вдруг и не дай бог, надумали разводиться, шкурный вопрос между нами бы вообще не встал.
Очкарик просто ушла бы, в чем была. С ребенком и, пожалуй, котом. В домашних тапках.
Ни один из нас не устроил бы битву за ложки и кирпичи.
— Антон, я думаю, что тебе нужно быть внимательным и осторожным.
– Она поднимает коробку с сервизом, держит ее с
– Ты всегда мыслил трезво и смотрел на вещи прямо, без эмоций. Я очень гордилась тем, что вырастила сына, который всегда думает головой. Благодаря этому ты стал тем, кем стал.
Я мысленно готовлюсь услышать правду-матку.
Потому что не просто же так мне подслащают пилюлю.
Она - моя мать. Я люблю ее и всегда буду любить, и она всегда будет моей ответственностью, даже если начнет творить откровенную дичь, хоть мне хочется надеяться, что до этого не дойдет. Никогда не понимал и не пойму людей, которые из-за обид забывают о людях, которые родили их, кормили, одевали, дали образование и поставили на ноги. Потому что нужно быть выше всей этой херни. Потому что Очкарик научила меня ценить семью - это единственное, что нельзя заменить или нажить заново.
И даже сейчас я уверен, что мать говорит это скорее из заботы обо мне, а не потому что у нее личная неприязнь к девушке, которая, как она считает, мне не пара.
Но выслушивать все это - не то, чем я хотел бы «распечатать» выходные в кругу семьи.
— Твоя жена уже обманула тебя, - говорит мать.
– Ее семья уже обманула тебя. Помнишь, что сказала ее мать? Ты для них - чудесная игрушечка для их любимой дочери. Ты нужен до тех пор, пока Йен не надоест с тобой забавляться. А потом тебя просто вышвырнуть. И мне бы не хотелось, чтобы ко всему этому добавился очень быстрый и очень «честный» процесс о разделе имущества. Помнишь, что ты сказал мне, когда отмечал первый год службы?
— Причем тут это?
— Помнишь?
– настаивает она. И когда я даю понять, что не собираюсь произносить это вслух, говорит вместо меня: - Богатые люди становятся богатыми потому что умеют пахать, умеют хитрить и умеют безнаказанно отжимать чужое.
Я сказал не совсем так, но к чему она клонит и так понятно.
Наверное, сказала бы еще что-то, но Очкарик уже идет к нам и становится рядом, приветливо улыбаясь. Смотри на коробку - и я чувствую, как от любопытства подрагивают кончики ее пальцев у меня на локте.
— Это кот Шредингера?
– пытается изобразить таинственную загадочность. Мать улыбается.
— Это кое-что, что передается в нашей семье из поколения в поколение. Подумала, что самое время передать эстафетную палочку Антону. Раз уж он теперь семейный человек.
– Мать немного взвешивает коробку в руках.
– Пойду, поищу место, где это будет в безопасности.
Она уходит, и я чувствую, как моя замороченная писательница пытается замаскировать грустный вздох.
— Надеюсь, твоя мама когда-нибудь сможет меня простить. Не хочу становиться между вами.
— Тогда просто забудь о том, что ты можешь как-то помешать нашему общению.
– Трусь щекой о ее макушку, а потом потираю нос дочки костяшкой
– И просто не обращай на нее внимания.
Язык чешется напомнить, что устроить новоселье в кругу семьи - это была ее идея, и я предупреждал, что не самая лучшая, но заталкиваю эту мысль куда подальше.
Потому что понимаю, зачем она это делает.
И потому что учусь сдерживать свою язвительность ради женщины, которую люблю.
Глава пятьдесят шестая: Йен
— Она на тебя похожа, - восторженно говорит мать, качая на руках нашу вечно спящую Асю.
Родители приехали пару часов назад, и, когда я закончила обнимать папу и благодарить его за заботу, Антон забрал его делать шашлык и рыбу на гриле, а мы с мамой ушли на кухню, чтобы накрыть на стол. Все «работы» оставили на после обеда, хоть мне совершенно все равно, даже если все выходные мы будем просто есть, отдыхать, вспоминать семейные байки и ничего не делать.
Сделать все это можно и в две пары рук.
Не обязательно галопом.
— Мам, она еще очень маленькая, сто раз перерастет, - смеюсь я, проверяя, готов ли фаршированный перец.
— У нее черты лица Воскресенской породы, - настаивает мама.
Она не то, чтобы прогибает свое, но, как каждая бабушка, пытается перетянуть одеяло на свою сторону: ребенок похож на Воскресенских, талантлив, как Воскресенские, красивый и умный как они же, и еще целая куча других достоинств, в которых присутствие хромосом отца вообще не учитывается. Уверена, если спросить родителей Антона, они скажут все то же самое, но «забудут» упомянуть меня.
— Ма. я буду очень благодарна, если ты перестанешь делать вид, что у Аси нет отца, от которого у нее, поверь, будет очень много.
Она смотрит так, словно я попросила сделать что-то непосильное и чуть ли не противозаконное.
— Ма?
– Даю понять, что отмахнуться от меня не получится.
— Хорошо, больше не буду, - соглашается она. И, когда отводит взгляд, замечает стоящую около кухонного стола коробку.
– Это что?
Сначала не сразу соображаю, откуда она тут взялась, но, когда присаживаюсь рядом и заглядываю внутрь, сразу вспоминаю, что ее привезла свекровь. Судя по количеству мятых газет - это посуда. Мама Антона говорила что-то о семейной ценности, если я правильно поняла. Осторожно «выкапываю» из бумаги кружевной край белой фарфоровой тарелки.
Точнее. Не совсем белой, скорее - молочно-кремовой, с красивым, нарисованным вручную тонким цветочным орнаментом. На обратной стороне - клеймо какого-то завода с датой, от которой кружится голова. Он настолько старый? Такое вообще возможно?
Осторожно выставляю тарелки трех диаметров, супницу, соусник, пару блюд.
Даже мать, которая довольно равнодушна ко всякой старине, заинтересованно разглядывает.
— Это подарила мама Антона. Семейная реликвия.
— Очень ценное приданое.
– Она плохо скрывает иронию.
– Надеюсь, ты не собираешься прятать все это обратно в коробку?