Ты постучишься в дверь мою
Шрифт:
— Ты знаешь, что у меня нет сейчас денег, Кирилл, — она не спрашивала даже — констатировала просто. И разом к х*рам все спокойствие. — Я все наши с Ваней сбережения пустила в оборот. Ты знаешь это… Мне не за что сейчас выкупить у тебя…
— Возьмешь у папы…
Прошлое…
Ксюша стояла у большого окна их первой личной квартиры. Квартиры, с которой завтра предстояло съехать, потому что… Надо было рассчитаться с долгами, смириться с тем, что дело прогорело, встать, отряхнуться… И снова карабкаться. С самого низа. Втроем.
Ксюша любила эту квартиру. Невозможно сильно любила. Когда они с Ваней ее купили и впервые зашли в голые тогда еще стены — не смогла сдержать слезы. Тихомиров не понял, почему она так реагирует, а она радовалась за него. За детдомовского мальчика, который свил свое первое гнездо. Ей казалось, это невероятно важное жизненное достижение. И она с особым рвением занялась тем, чтобы гнездо это стало уютным. Год обустраивала… Все до мельчайших деталей своими руками или под личным контролем, а теперь…
Кто-то другой будет здесь жить. И наверняка все ее детали поначалу будут раздражать, а потом их элементарно упразднят. Потому что для кого-то это будет «вонь прошлых хозяев».
— Ты чего приуныла? — Ваня подошел тогда, скользнул ладонью поперек ее талии, позволил спиной вжаться в свою грудь, устроил подбородок у нее на макушке.
— Вань… — она еще не произнесла, но уже хотела язык себе прикусить. Понимала, какой реакции стоит ждать, но… Ее отец ведь не чужой человек. И добра им хочет. И… — Папа может дать нам денег. Если хочешь — в кредит. Беспроцентный…
Ваня резко руку убрал, подбородок, шаг назад сделал, Ксюшу от окна развернул.
— Ты что, у него помощи просила? — говорил спокойно, но спокойствие это будто звенело.
— Он просто спросил, как дела, и я… — Ксюша не договорила, взгляд опустила. Это был сложный период. Правда сложный. Нельзя сказать, что хуже, чем в самом начале, когда жили на стипендии и Ванины подработки, но… Тогда Ксюша впервые была готова признаться себе, что устала. Что готова пойти к отцу. Что так легче будет. И вот как-то так, однажды, когда сама домой наведывалась, они с отцом в кабинете закрылись, говорили обо всем на свете… И даже об этом.
К тому времени они с Игорем и Ниной смогли нормализовать отношения, установив границы, за которые заступать без спросу запрещено. Отец не полюбил Ваню, как родного. Даже выбор дочери не одобрил, но… Смирился, что выбор этот был сделан, и теперь нужно как-то с этим жить.
Когда Ксюша сказала, что им придется продать квартиру, предложил помочь. Она отказалась, конечно же. Иначе и быть не могло. Ваня на такое никогда не пойдет, но…
После того разговора шальная мысль часто проскакивала.
— Ксения, посмотри на меня, — она старательно прятала глаза. Стыдно было, что почти готова сдаться. Или уже сдалась даже, но… Указание исполнила.
Он злился, наверняка. Иначе и быть не могло, но говорил спокойно и смотрел… Даже смотрел ласково.
— Ксюша, я знаю, что тебе сложно. Со мной сложно. Я знаю, что попросить у твоего отца — это выход, но я прошу тебя… Умоляю… Дай мне шанс. Не делай этого. Я должен сам. Это важно. Иначе не выйдет. Ты знаешь это…
Она кивнула, соглашаясь. Знала.
Бродяга должен вскарабкаться на гору сам. Стерев руки и подошвы, ободрав локти, а то и расквасив нос. Шлепнувшись на землю с приличной высоты, выбив из легких весь дух. Просто потому, что стоя на вершине, он обязан понимать — сделал это своими израненными руками. Без подачек и волшебных пинков. Чтобы смотреть ее отцу в глаза на равных. Чтобы ей в глаза смотреть на равных.
— Мы никогда не возьмем деньги. Обещаю…
Настоящее…
— Я не могу взять у папы. Это ты тоже знаешь.
Кирилл хмыкнул.
— Почему? Что мешает? Кодекс чести Ивана Николаевича Тихомирова? Так он умер, Ксень. И сам Иван Николаевич, и его Кодекс тоже. Нет его больше. А ты себе вбила в голову, что обязана, должна, что на зубах… А я не хочу на зубах. Это мое дело в той же степени, что ваше. И я хочу от него избавиться. И от тебя тоже, — зло сказал, но честно. От Вани, видимо, заразился…
— Ты мне мстишь так? За то, что отказала? — и пусть Кирилл умеет бить больно, она тоже. А больнее всего бьет правда.
— Не преувеличивай, — Кир фыркнул, снова взгляд отвел, заинтересовавшись вдруг окном.
— Ну так подожди. Подожди немного. Год хотя бы. Я выкуплю…
— Не хочу ждать, Ксения Игоревна. Устал ждать, — ответил. И оба поняли, чего он ждать устал.
— Ты ведешь себя, как мудак, Прудкой. Как самый настоящий мудак.
— А ты… Как сумасшедшая, Ксень. Я вот что тебе посоветую… Не цепляйся ты за все это. Брось. Уедь куда-то. Хочешь, вместе уедем? Вкус жизни почувствуй… Вспомни, что есть что-то вокруг, кроме Ивана и его могилы. Он умер. Это вечно. Мы живы. Это временно. Не трать время на свой идиотский траур…
— Идиотский, — она повторила слово, будто пробуя на вкус.
Мама как-то завуалированно обычно то же самое ей говорила. Не так прямо, а Кир… Вылил на голову ведро дерьма, считая, что исполнил благородную миссию — направил на пусть истинный.
— Идите вы все в ж*пу…
А потом не выдержала. Произнесла тихо, из-за стола встала, мимо прошла…
— Тихомирова… — Кир окликнул, она не оглянулась даже. Прочь из кабинета, пальто схватила…
— Ксения Игоревна, вы куда?
— Домой, — ответила ассистентке, направилась к лифтам.