Ты – всё
Шрифт:
– Эй, хватит целоваться, – бурчит Богдан, едва наши языки только сплетаются.
Юнию это, конечно же, отрезвляет мгновенно. Выпрямившись, заливается краской. Сжимаю руки, чтобы не вздумала еще и отойти. Брата промораживаю суровым взглядом.
– Я бы на твоем месте позицию вредителя не занимал. Помни: у тебя трое старших братьев. Вырастешь, выцепишь свой «сердечный стимулятор», отыграются, – предупреждает Чарушин с ухмылкой.
Все, кроме Боди, смеются.
– Буэ, – выдает малой, выкручиваясь так, словно по нему насекомые ползают. – Никого я не выцеплю! Мне эти душистые создания и близко неинтересны.
Новый дружный взрыв хохота. Даже носящаяся у каруселей детвора смех ребят подхватывает, хоть и не понимают смысла.
– Аккуратнее с выражениями, – внушительно придерживаю гонор Богдана.
Смех смехом, но оскорблять женщин ему не позволю.
– У нас в семье все такие дурные, что ли? – толкает Егор с досадой. Поглядывая на держащуюся с самым независимым видом и подозрительно молчаливую Агнию, потирает ломаную линию брови и оттягивает впаянный в нее пирсинг. – Сначала уничтожаем все шансы, потом просыпаемся, блядь, – гундосит грубо. Пока ребята ржут, смотрит на мою Ю: – Вы же дружили с Яном с детства? Как тебе это удалось, учитывая, что он тоже не выносил девчонок?
После этого вопроса на нее таращатся уже все, и я в том числе. Что, конечно же, сильно смущает Заю.
– Ю меня не раздражала, – выступаю я.
– Ой, ну брехня! – выпаливает она, вызывая у собравшихся смех. – Я тебя не раздражала, я тебя бесила!
Морщусь и улыбаюсь.
– И добесила до полного бесоебства, – заключаю на позитиве. Прочищаю горло и добавляю уже более серьезно: – Да, Ю правду сказала. Я вел себя отвратительно. Класса до шестого-седьмого. Потом решил, что смирился, а на самом деле не по-детски засвистел. Но понял это только в конце девятого класса. Это наши семейные грабли.
– Нет уж, – мрачно открещивается Илюха. – Я такое не проходил. Мне всегда нравились девчонки.
– Мур-лямур, – протягивает Соня. – Как это мило! Правда, Саш? – двумя пальцами дергает мужа за рукав ветровки.
– Сердце дрогнуло, – сухо отражает он, вставляя в угол рта сигарету.
Мы смеемся.
– Ян, – зовет Ю достаточно громко, чтобы все внимание обратили. Оборачиваясь, ловит взгляд. – Ты меня всегда защищал. И на футбольном поле со мной возился, и в школе…
– Больше Усманов, чем я, – говорю, как есть.
Лишнего себе никогда не приписывал.
Юния запинается. Но после неловкой паузы, порозовевшая, настаивает:
– Ты тоже.
– А давайте включим музыку, – с энтузиазмом выкрикивает Лия Фильфиневич.
Всем понятно, что предложение для заскучавших детей, но взрослые первыми бросаются танцевать. Трек быстрый, заряжающий на активные пляски. Девушки включаются мигом. Парни с ребятней подтягиваются. Не поддаются только Илюха и Егор. Богдан, забывая о половой дискриминации, выдает перед зажатой Ольгой, которая каким-то образом попала ему в пару, несколько трюков – стоит на руках, крутится на голове.
Я прижимаю Ю слишком близко. Смотрю в ее сверкающие глаза. Вдыхаю запах своего счастья. Отталкивая от себя, на триста шестьдесят градусов верчу. Нравится то, что когда ловлю и прижимаю обратно, она смеется.
Обхватывая мое лицо руками, касается губами губ. И в них же выдыхает:
– Ян… Хочу с тобой поговорить.
– Пойдем.
Взявшись за руки, ускользаем обратно к полю.
– Давай ляжем на землю.
Откидываемся на спины в районе линии розыгрыша мяча.
– Когда вот так лежишь… – говорит Ю, глядя в звездное небо, – ощущаешь, насколько огромная наша планета. Помнишь?
– Помню. Мы делали так в детстве.
– Ты скучал по этому? По простым вещам?
Не сразу могу ответить. Дыхание спирает. Морщусь, прежде чем втягиваю кислород носом. Не отрывая взгляда от неба, взвешиваю, что можно сказать.
– В Германии выезжал за город, чтобы вот так лечь, закрыть глаза и представить себя дома. На этом поле. С тобой.
Слышу, как Юния судорожно переводит дыхание. Поворачиваясь на бок, кладет голову мне на грудь, обнимает.
– Возможно, ты до сих пор не веришь, но я действительно сильнее, чем та девочка, которую ты когда-то лишил невинности.
На вдохе стопорю легочную вентиляцию. Несколько раз прокручиваю ее слова.
– Почему ты говоришь об этом?
– Хочу, чтобы ты рассказал про шрамы, про то, что тебя беспокоит и задевает… – тарахтит взволнованным шепотом. – Я должна знать. Я выдержу.
– Шрамы, – выталкиваю, ненавидя, как на одном этом слове ломается голос. Задерживаю дыхание, мыслеобразование, сердцебиение. Не меньше пяти секунд уплывает, прежде чем могу выдавить более-менее нейтральным тоном: – Это прошлое. Ничего значительного с ними не связано. Было и было. Пустяки.
Едва это говорю, в пояснице начинает печь.
– Тогда позволь мне к ним прикасаться, целовать их…
Сжимая челюсти, скрежещу зубами.
Против этого, но выхода не вижу.
– Касайся.
Она поднимает голову. Тону в ее взгляде.
– Кажется, ты мне Свята никогда не простишь… – шепчет со слезами на глазах.
Я сглатываю.
– Не пори чушь, – высекаю резко. Совершаю глубокий вдох. Задерживаю кислород в легких. Приглаживая волосы Ю, медленно выдыхаю. – Не понимаю, зачем к этому возвращаться вообще.
– Я тоже не понимаю… И не хотела бы… Но так постоянно у нас получается, заметил? В последнее время каждый день! А то и по несколько раз в день! Это говорит о том, что тема не закрыта! Я сама к вопросу возвращаюсь, потому что меня задевает твое отторжение любви… Я… Проживая боль, будто уколоть тебя пытаюсь этими воспоминаниями… Я… Наверное, я провоцирую взрыв! Вот… Сказала. Честно, – выдыхает с дрожью. Прижимается к моим губам своими трясущимися губами. Прикрывает глаза. И я тоже, скривившись, зажмуриваюсь. – А ты все терпишь, Ян… Ты терпишь, и терпишь… Ты справляешься, а я – нет… Не хочу так… Прости… Прости… Я не умею надолго прятать то, что беспокоит… Не умею… Я тысячу раз перед тобой извинилась! Я объясняла, что любила его исключительно как друга и боялась ранить. Я призналась тебе, что ни с кем не была, даже когда думала, что ты бросил… Ни на кого не смотрела! Я выгребала, но, по сути, будто заморожена была. Пять лет жизни, как и ты, потеряла. И я хочу быть с тобой. Только с тобой! Но мне важно, чтобы ты тоже говорил, когда задевает, когда ранит… Когда болит!