Тяжелый дивизион
Шрифт:
Вестовые и ординарцы, примчавшиеся с пакетами из окопов и нашедшие вместо делового бодрствующего штаба танцульку, шарахались в сторону от возбужденных офицеров.
Барон перехватил Зою у какого-то подпоручика и увлек ее наверх, в мезонин, где были расположены комнаты адъютантов и штабных офицеров.
Зоя появилась в зале только перед отъездом.
На обратном пути барон опять не обращал внимания на Зою и говорил только с Татьяной. Его рука несколько раз находила пальцы Татьяны. Татьяна медленно уводила руку, стараясь не оскорбить собеседника. На ухабах он поддерживал ее за талию, и его рука вздрагивала…
В Лужках, еще перед крыльцом, Лидия подошла к Зое и Татьяне и сказала:
— На днях у нас будут гости. Много народу. Мы чествуем княжну. Только это секрет. Приедут мои приятели-артиллеристы, они приведут лошадей, и мы устроим верховую поездку… на всю ночь… Скоро будет осень, а теперь еще хорошо ночами в лесу. Надо пользоваться.
— Какие артиллеристы? — спросила вдруг Татьяна.
— Здесь близко стоит парк… Адъютант дивизиона и его друг бывают у нас.
Татьяна пошла по скрипучим замшелым ступеням.
Зоя застала ее в слезах.
— Ты что?
— Андрей… Он ведь адъютант.
— Ну так радуйся. Увидишь его, и без хлопот. Он тебя узнает. Будет так интересно. Прямо как в романе. Все будут страшно рады. — Зоя отодвинулась от Татьяны и вдруг сообразила: — Ты боишься, что он связан с Лидией?
Татьяна отвернулась.
— Ты не бойся, моя девочка, — сказала Зоя ласково, привлекая к себе Татьяну. — Я это мигом выясню. Только я тебе скажу — я бы на нее и не посмотрела. Ну какое же сравнение: ты и Лидка. Я бы на твоем месте в одну секунду отбила!
— Отбить? — уронила Татьяна. Ей стало очень жаль себя. А навстречу жалости из глубины поднималась оскорбленная гордость.
Весь день именин княжны госпиталь суетился, как перед большим сражением. Солдаты-санитары, позабыв раненых в палатах, проветривали парадные комнаты, скребли полы в коридорах, намывали окна, посыпали песком дорожки перед крыльцом.
Татьяна не покидала комнату и не находила места в ней. Она несколько раз брала книгу и сейчас же закрывала ее. Она трижды перечесывалась перед зеркалом и, совсем потеряв волю над собой, пошла по палатам, которые большей частью размещались в постройках и даже в больших шатровых палатках, бок о бок с барским домом.
Зоя напевала украинские песни. Это свидетельствовало о том, что она занята какой-то неотвязной мыслью.
Гости начали собираться, когда уже было темно. Верховые вброд пересекали бурливую речонку и подъезжали прямо к крыльцу. Коляски подходили со стороны поля.
Татьяна, погасив огонь, смотрела в окно.
В темноте двора копошились какие-то фигуры. Шпоры взбегали на крыльцо. Вспыхивали огоньки папирос. Ординарцы рысью уводили лошадей.
Зоя ворвалась свежим душистым ветерком. Во тьме не было видно ее лица.
— Идем, идем, Таня. С Лидой какой-то артиллерист с аксельбантами. Посмотри, он или нет…
— Не выйду, — окаменела Татьяна. — Не надо, Зоечка!
— Чудачка, что же мучиться? С веранды через окно все видно. Взглянешь и убежишь.
Татьяна, борясь с собой, вышла в коридор.
Спиной к окну, опершись ладонями на подоконник, стоял офицер-артиллерист. Рядом, подняв лицо к нему, что-то говорила Лидия. Большая пальма скрывала их от взоров других гостей и сестер, и Лидия незаметно гладила руку офицера.
Да, это был он, Андрей… Он обернулся к Лидии. Это его серые, всегда бегающие мягкие глаза. Волосы уже отросли и вьются, его широкие плечи, его привычка кривить губы, и рука за поясом…
Зоя ждала…
— Он… — просто, с неожиданным для себя самой внешним спокойствием сказала Татьяна и, опустив голову, пошла обратно в темный коридор и дальше, к своей комнате.
Затихшая Зоя шла позади.
— Не стоит он тебя, Танечка, — сказала она уже в комнате.
— Нет, что же. Он никогда, в сущности, и не любил меня, — устало сказала Татьяна. — Все это так просто.
Она интересная… — Татьяна зажгла свет, сняла косынку и села в рваное низкое кресло, развернув книгу в руках.
— Ты что же, не выйдешь? — в нерешительности остановилась перед ней Зоя.
— Нет, я не выйду. Никто не заметит. А если кто спросит, скажи — разболелась голова.
Оставшись одна, Татьяна закрыла книгу, опять погасила огонь и осталась в темноте. Лужки теперь казались ей ловушкой, в которую она попала нечаянно, как птичка, никогда не видевшая силка. Лучше было бы быть далеко-далеко. Кто-то мог послать ее в Сибирь. Это было бы самое лучшее. Раненые всюду те же. А Андрея не было бы, и мысль о нем была бы такою же, как в гимназии, когда думалось обо всем легко, а детская любовь была похожа на ожидание чего-то хорошего, неизвестного, неожиданно яркого.
В коридоре было тихо, только где-то далеко гудели голоса и звенела посуда.
Ночью отъезжали верховые и коляски. Зоя свалилась от усталости и сразу заснула. Небо уже серело над парком. Совсем на рассвете, осматриваясь и обеими руками подбирая длинное платье, пробежала вдоль стены к заднему крыльцу Лидия.
«Она ездила с ним, — подумала Татьяна. — Как все это не похоже на войну, на фронт, каким я себе представляла…» Она разделась и долго еще лежала с открытыми глазами. Никакие решения не зрели в ее усталом мозгу. Никакие страсти не волновали. Было неожиданно пусто. Казалось, вся она, и голова, и грудь ее сделаны из звонкой глины, как те урны и кувшины, которые она видела в детстве на раскопках степного кургана.
Татьяна писала матери письма-дневники. Ложась спать, она отмечала на очередной странице случившееся за день. Здесь были ни для какого постороннего взгляда не предназначенные домашние строки, иногда шутливые, иногда заумные, составленные из неповторимых семейных слов, придуманных в колыбели и подхваченных родителями. В них выливалась ее тоска по семье и родному городку, ее замаскированный страх перед войной, ранами, чужими страданиями и перед всей быстро развернувшейся, раньше и не подозреваемой жизнью. Отправлялись такие письма раз или два в неделю.