Тяжкий груз
Шрифт:
— Кажется, вы наговариваете, — поискал Радэк на потолке воспоминания о варварстве.
— Помните наш бой на «Магомете»? — Для Радэка это было одно из ярчайших воспоминаний. Он помнил каждый удар так, словно его лицо с тех пор сохранило каждый мельчайший синячок. — Стоило вам почувствовать, что вы уступаете мне по уровню подготовки, как вы нарушили одно из фундаментальных правил, и ради нечестного превосходства ударили меня предплечьем.
— Это была ошибка, — последовало оправдание. — Я хотел честного боя не меньше, чем вы, и просто не рассчитал удар.
— А то, что член вашей команды хладнокровно выстрелил в члена моей команды — это тоже
— Да, — набравшись сомнений кивнул Радэк. — И очень большая ошибка.
— У всех цивилизованных людей есть такая штучка в голове, — провел Аксель пальцем по своему виску, — что-то вроде мембраны. Если у вас в голове возникнут мысли об убийстве, то эта мембрана не позволит этим мыслям добраться до вашего тела. Но если эти мысли достаточно сильные, то мембрана лопается, и человек превращается в убийцу. А лопнув однажды, мембрана больше никогда не восстановится. Я не думаю, что это достаточно будет назвать всего лишь «большой ошибкой».
— Вы по-своему правы, Аксель. — Радэк ненадолго замолчал, размышляя о лопающихся мембранах в человеческих головах. — Вот только не совсем понятно, как вы, все такие насквозь миролюбивые пацифисты, собирались строить новый мир, когда в ваших рядах есть человек, давно распрощавшийся со своей «мембраной»?
— С Бьярне был несчастный случай, — начал оправдываться Аксель с такой страстью в голосе, словно доказывал Радэку существование гравитации. — Это был профессиональный риск, который не был оправдан, и Бьярне знал об этом риске. Поверьте, никто из нас не желал ему зла, и произошедшее с ним было трагической случайностью.
— Что ж, верите вы или нет, но я и сам отчасти виновен в подобной «трагической случайности», и в этом плане мы с вами очень похожи. Из-за моей невнимательности погиб человек, и я признаю это. Но убийцей я себя не чувствую, и поэтому я так же не чувствую за собой права обвинять в убийстве вас. — Радэк слышал о том, что исповедь, пусть и самая малая, снимает часть груза с плеч. Теперь он убедился, что масса груза на плечах — величина постоянная. — Однако я сейчас говорил не про Бьярне и степени вашей причастности к его гибели. Я сейчас говорил о человеке, который действительно отнял жизнь своими собственными руками.
— Линь? — тут же догадался Аксель, и Радэк качнул головой. — С ней все было по-другому, и я даже не буду ничего говорить о ней. Если вы пытаетесь свести этот разговор к тому, что кто-то из нас начнет оправдывать убийц, то вам явно больше нечем заняться. Оставьте нас в покое, Радэк.
— Как скажете. Я работаю тут недалеко, в машинном отделении…
— Я знаю.
— И если вам что-то понадобится… книга или дополнительная подушка к примеру, то шумите. Я услышу.
— Приму к сведению.
— И еще один вопрос напоследок, — вытянул Радэк шею, чтобы разглядеть второго заключенного. — Что случилось с Густавом?
— В смысле? — оглянулся Аксель на спину своего соседа по камере.
— У него была какая-то травма в детстве или что? Почему он такой неразговорчивый?
— Не было у меня никакой травмы, — вдруг ожил Густав и лениво обернулся к прорези в двери. — Просто у меня коэффициент интеллекта 152, и с вами, философами доморощенными, мне попросту не о чем разговаривать.
Если в истории буксира Ноль-Девять и были моменты, когда он был настолько наполнен жизнью, то Радэк их не застал. Он слышал отовсюду посторонние звуки и практически носом чувствовал, что кислород на корабле расходуется быстрее, чем обычно. Он пересчитал все головы, которые
К сожалению, у каждого человека был рот. Через этот рот человек мог делать ужасные вещи. К примеру, говорить или пожирать запасы с продуктового склада. Запасы стремительно таяли, и именно это определило следующий пункт назначения корабля.
Фриксус.
Лишь туда можно было добраться, не прерывая криостаз на дополнительные маневры, и Радэка почти забавляла мысль о том, как часто меняются планы Петре на его длительную командировку. Он решил, что до заморозки обязательно найдет время для хорошего диалога с неудачливым корреспондентом, но это произойдет не раньше, чем Радэк разыщет самую красивую голову на борту и поговорит с ней.
Красоты он не увидел. Он вообще ничего не увидел, кроме того, что обычно принято видеть, когда дверь обсерватории отсекает лучи света за спиной: хаотичная россыпь звезд и стройные ряды тусклых маячков, очерчивающих контуры помещения. Это было хорошее место для игры в прятки и поисков интимной обстановки, а теплые огоньки от маячков при достаточном воображении превращались в свет от сотни маленьких свечек. Он прислушался, затаив дыхание, и на какой-то момент ему показалось, что он совершенно один, и пришел разговаривать с призраками. В этом была доля истины, но в призраков он не верил, поэтому старался говорить громко и четко, словно бросая вызов самой тишине:
— Я вернулся. — Тишина не захотела отвечать, но разве это было проблемой? У Радэка было при себе средство, которое способно прорезать в пелене мертвого покоя голоса даже в морге. — Наша баржа уничтожена.
— Как уничтожена? — донесся из дальнего угла хрипловатый голос, и Радэк не сразу его узнал. Может, он и не верил в призраков, но в темноте воображение начинает работать гораздо лучше, и рисовать на бархатном полотне вещи, которые могут и не иметь связи с реальностью. Этот странный, почти чуждый голос послужил для него тушью, и из тьмы сгустился образ женщины, лежащей на спине и закинувшего ноги куда-то на переборку. Ее потускневшие кудри извивались по палубе, складки делили мятую одежду на целое облако многоугольников, ногти выдавали под собой тонкие полоски грязи, а губы пересохли, избороздившись мелкими трещинами. Это была не та женщина, которая жила в его памяти. Та женщина была бесформенным пятном, на которую было не зазорно позволить себе возлагать надежды, а та, что пряталась в тени, обладала почти пугающей осязаемостью, о которую можно было сломать взгляд и ослепнуть.
— Просто хотел убедиться, что ты действительно здесь, — уклончиво протянул он и прилег на палубу в предвкушении очень длинного разговора. — Говорят, ты давно тут сидишь. Не холодно?
— У меня есть плед, — ответил все тот же изломанный, словно тростник, голос.
— А еще говорят, что ты в последние три дня ничего не ешь.
— У меня есть крекеры.
— Поговорить не хочешь?
— Нет.
— Помнишь, как однажды ты взяла с меня обещание, что мы с тобой будем «беспощадными» друзьями? — проигнорировал ее Радэк, и подложил руки под свой затылок. — Я долгое время не понимал, что это значит. А потом я немного подорвался по собственной глупости, и ты завалила меня вопросами о моем душевном самочувствии. Кажется, я после этого начал что-то понимать. Тебе хоть интересно, зачем я пришел?