Тяжкий груз
Шрифт:
— Нет.
— Я пришел сюда, как твой «беспощадный» друг, чтобы напомнить тебе, что у тебя нет такой роскоши, как отсиживаться в углу и хрустеть крекерами. Нам все еще нужен штурман.
— Я уже все сказала Ленару.
— Прости, кажется, я не совсем доходчиво объяснил. Нам нужен штурман, а не размазня, которая готова делать нам одолжения.
— Штурман будет ждать вас на Фриксусе.
— А помнишь, как однажды мы убили Андрея? — продемонстрировал Радэк чудеса бестактности. — Интересные времена были. Поначалу казалось, что мы как-то в этом виноваты, но потом пришла весточка из патологоанатомической лаборатории, и оказалось, что мы действительно виноваты, да еще как. Если честно, я не понимал, почему ты была так одержима желанием уйти из коммерческого флота.
— Он был ужасным специалистом, — равнодушно ответила Вильма.
— Знаешь, когда мы с Ирмой вернулись, на меня столько всего навалилось, что я с трудом поверил, что это все произошло лишь за неделю нашего отсутствия.
— А зачем вы вернулись? — наконец-то проснулись в ее голосе отзвуки интереса.
— Я забыл выключить утюг, — отшутился Радэк. — И оказалось, что его тут за меня кто-то выключил. То, что тут произошло, до сих пор с трудом укладывается у меня в голове. Может быть, ты мне расскажешь? Но только не так, как это сделал Эмиль, а вдумчиво, с самого начала и не упуская никаких деталей.
— Хочешь устроить мне допрос?
— Нет, я хочу, чтобы ты сделала вид, что мы с тобой действительно друзья, и выговорилась мне.
— Тогда и ты сделай вид, что ты мне друг, — она прервалась, и воздух ритмично затрещал от хруста. — Пообещай, что тот человек на Фриксусе, которого приписывают к Ноль-Девять, никогда не узнает ничего из того, о чем я тебе сейчас расскажу.
— Обещаю, — легкомысленно бросил Радэк в сторону, откуда только что раздавался хруст. — Но это не только от меня зависит.
— С остальных я уже взяла обещание. Только Ирма осталась. Если она вдруг упрется и решит всем об этом растрезвонить, пообещай ее как-то переубедить.
— И что я с ней сделаю? — возмутился он. — Рот ей заткну?
— Ладно, мне будет достаточно того, что ты сам будешь молчать.
И Радэк приготовился слушать. Он поелозил спиной по палубе, чтобы немного поторопить задержавшуюся кровь, и ощутил неожиданный комфорт. Он не знал, в чем причина этого комфорта — голос небезразличного ему человека или осознание того, что дверь на выходе из обсерватории способна открываться по его воле, но он обратился во слух, прикрыл глаза и окунулся в странный мир, напоминающий какой-то сон.
31. Ты хороший друг
Бывает такое, что смотришь на человека и не понимаешь, зависть ты к нему испытываешь или восхищение, но находиться рядом с ним тебе не только приятно, но еще и отвратительно, потому что ты чувствуешь контраст, который вас разделяет, и начинаешь замечать в себе недостатки. Самое удивительное, что без бутылки не разберешься, настоящие это недостатки или надуманные, но несколько глотков волшебного зелья заставляют думать, что мир проще, чем кажется, а на следующее утро ты о многом жалеешь и начинаешь испытывать к себе еще больше отвращения, чем раньше.
Человек — это в каком-то смысле и есть та самая бутылка. Считается, что раз человек разумное существо, которое способно строить телескопы и космические корабли, то человек заслуживает права нарекать себя инструментом самопознания вселенной, но если посмотреть на это с немного другой стороны, то не может ли человек быть просто-напросто вселенским алкоголем, который с небывалой долей самоуверенности стремится все упростить. Вот там значит звезды спектрального класса О, они нам не подходят, а там звезды спектрального класса G, и это то, что надо. Там хорошие, тут плохие. Одних надо по головке погладить, а других по тюрьмам расселить. Может, вселенная сама не определилась, какой она должна быть? Может, она видит в себе какие-то мнимые недостатки, комплексует по этому поводу и заливает свои огромные звездные глаза нескончаемым потоком людей, стремящихся все делать проще.
— Вильма, — прервал ее Радэк. — Ты что, снова нашла где-то
— У нас нет никакого алкоголя, — заверила она. — Поверь, ты бы почуял запах. Я знаю, у тебя тонкий нюх на это дело, и ты бы никогда не злоупотребил во вред работе. Ты ведь весь такой правильный, дисциплинированный, и тебя хоть сейчас можно вешать на пропагандистский плакат. Я давно в тебе это заметила, и именно это меня в тебе всегда восхищало. Я не хотела быть совсем похожей на тебя, но за некоторые из твоих качеств я была способна продать очень многое. Ты как один из наших кислородных баллонов высокого давления. Ты можешь в себе сдержать… ну ты понял, высокое давление. Я, наверное, тоже могу, но не так долго. Временами хочется куда-то сбросить его, но все самые простые способы запрещены, а все самые сложные приводят меня в ужас.
— Вильма, — вновь перебил ее Радэк. — Можно без длинных вступлений? Нам до Фриксуса лететь всего лишь полгода.
— Хорошо. Если ты хочешь историю с самого начала, тогда слушай. Самое начало началось в тот день, когда Ленар объявил о своем уходе. Просто так взял и спокойно сказал, что собирается спрыгнуть с корабля и нарожать детишек, представляешь? Конечно, представляешь, ты ведь был там. Я до сих пор чувствую себя расстроенным пианино. То и дело где-то фальшивлю, и с каждым разом мне приходится прилагать все больше сил, чтобы взять себя в руки.
Постой…
Нет, я пропустила одно важное событие из этого рассказа.
Началось все чуть-чуть раньше. Когда Ленар с Ирмой вернулись, доставив нам припасы, гостинцы и несколько «хороших» новостей, которые должны были меня обрадовать. Вот тогда я начала чувствовать, что вопреки обещаниям психолога с Эридиса я начинаю сходить с ума. Я очень консервативный человек. Ну, это очевидно, ведь только консерваторы идут в коммерческий флот. Я люблю вещи, обкатанные временем, которые доказали свою надежность и достаточно успели наследить в человеческом культурном коде, чтобы стать чем-то родным, естественным и почти природным. Знаешь, что я почувствовала, когда узнала, что на Марсе перестали выпускать печатные издания? Сначала я ощутила гнев, разумеется, но потом я немного остыла и начала понимать, что все, что я люблю — это старье. А знаешь, в чем удел любого старья? Рано или поздно его выбросят на свалку, чтобы заменить чем-то новым. И «Гаялы» тоже исчезнут, когда придумают более совершенные корабли, способные тягать два миллиарда тонн в одиночку. Тогда я поняла, что в каком-то смысле и мне место на свалке. Возможно, что я уже на ней, ведь наш Ноль-Девять — то еще старье, которое спишут в ближайшие лет тридцать.
Я тоже очень старая. Мне сейчас семьдесят восемь лет, а знаешь, что такое возраст в большом мире? Это вовсе не твое душевное или физическое состояние. В большом мире возраст — это дата твоего рождения. Всем ведь будет наплевать, что я способна проплыть стометровку за пятьдесят шесть секунд, потому что я морально устарела для всех миров сразу, и я нигде не буду нужна так, как на этом корабле, еще более старом, чем я сама.
Я боюсь большого мира. Я так его боюсь, что пару раз задумывалась о том, чтобы продлить свой контракт еще на семьдесят лет. В коммерческом флоте мне будут только рады. Людей со столетним опытом работы там ценят, любят, уважают и не готовы ни на что променять. Возможно, мне бы даже оклад повысили. Вот только это совсем не жизнь. Ты ведь наверняка не для того в космонавты пошел, чтобы застрять в космосе до самой смерти? Все нормальные люди идут в эту профессию, чтобы через семьдесят вернуться очень богатыми и обеспеченными. А подвох в том, что никто не знает, куда именно он будет возвращаться, и будет ли его там ждать что-то хорошее. За это и платят хорошо. Но я недавно поняла, что платят явно недостаточно. Раньше я была глупой, наивной и думала, что за деньги можно купить все, кроме мужа и детей, которых можно обрести и бесплатно, но теперь я понимаю, что важные для меня вещи просто исчезнут с прилавков магазинов, а заодно и из самой жизни за то время, что я буду зарабатывать эти деньги. Это будет абсолютно чужой для меня мир, наполненный абсолютно чужими для меня вещами.