У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
Пико снял очки, вытащил из кармана плаща скомканный платок — мокрый, в прилипшем табачном мусоре — и стал бесцельно тереть стекла.
— Я этих бомб не бросал, — сказал он наконец, близоруко моргая. — Ни я, ни мои товарищи к этому непричастны. Способен ты наконец это понять, кусок кретина?!
— Не вопи, истеричка. Я тебя и не обвиняю в том, что ты лично приказал бомбить Пласа-де-Майо. Я только знаю, что вина за случившееся лежит и на вас, потому что это случилось только потому, что существовал этот ваш заговор. Военные не отважились бы на восстание в одиночку, без поддержки гражданской оппозиции.
— Однако они без нее великолепно обошлись!
— Да, в последний момент. А до самого выступления они
Пико надел еще более помутневшие очки, посмотрел на лампу, снял и снова принялся протирать — на этот раз бумажной салфеткой.
— Дело совершенно не в этом, — возразил он. — Никто из нас не воображал себя умнее доктора Альварадо, мы принципиально не были согласны с его основным тезисом. Мы считали, что к проблеме создания революционного блока нельзя было подходить с такой… с тем чрезмерным «пуризмом», что ли, какой проповедовала группа Альварадо.
— Ну, теперь и собирайте, что посеяли, — кивнул Хиль и встал из-за стола, посмотрев на часы. — Так… Каррамба, уже второй час! Я тебе постелю у себя в комнате, сейчас все устрою. Что ты думаешь делать завтра?
— Завтра мне нужно во что бы то ни стало пробраться в Энсенаду.
Хиль задержался у двери и обернулся:
— В Энсенаду?
— Ну да, в Рио-Сантьяго.
— Верно, я же забыл, что сеньор связан с флотом тесными узами! Ну-ну.
Ларральде вышел. Пико допил свой остывший кофе, обошел комнату — промокшие туфли попискивали при каждом шаге, — потрогал стоявшее на полочке странное сооружение из ракушек, с вклеенной в него фотографией пляжа и надписью «Мар-дель-Плата, 1929». Это сочетание цифр было каким-то привычным; он постоял с минуту, разглядывая выцветшую фотографию, и только потом сообразил, что 1929 — это год его рождения. Вздохнув, он поправил очки и отошел к к окну. Тонкие струйки дождя продолжали журчать так же монотонно.
Дождь начался вечером. Когда он был на площади, дождя еще не было. Возле министерства военно-морского флота еще стреляли, за Розовым домом — у памятника Колумбу — догорали автомобили на исковерканной бомбами площадке паркинга. Там же, правее, поближе к военному министерству, солдаты устанавливали зенитки. А на самой площади — путаница оборванных троллейбусных проводов, битое стекло и какие-то обломки под ногами придавали — ей непривычный хаотический облик, — на самой площади ревела толпа перед разгромленным зданием папской курии [58] . Здание уже горело, но из верхних этажей еще выбрасывали на площадь книги и мебель. Он стоял поодаль в каком-то оцепенении и равнодушно думал о том, что, если сейчас ветер отогнет борт его плаща и кто-нибудь увидит сине-серебряный значок с крестом, его убьют тут же, ни о чем не спрашивая. У него даже не будет времени вытащить пистолет. А если бы нашлось время? Все равно он бы не стрелял. И не только потому, что это было бы бессмысленно…
58
В данном случае — дипломатическое представительство Ватикана.
— Ну, идем укладываться, — сказал вошедший Хиль. — Ты у меня еще никогда не был? Это наверху. Оружие с тобой?
— Со мной.
— Давай сюда. Завтра получишь обратно, а держать у себя это дерьмо я не хочу. В конце концов, я здесь не один.
Пико сунул руку за борт пиджака и выложил на стол большой «баллестер-молина».
— Двадцать второй? — спросил Хиль, взяв пистолет.
— Сорок пятый. У них сменные стволы, на любой калибр.
— Вон оно что. Я вижу, факультет права и общественных
Хиль накинул на плечи пальто. «Минутку», — сказал он, когда они вышли в слабо освещенный фонарем патио, и направился в дальний его угол, где виднелась цементная раковина для стирки и громоздились какие-то ящики. Пико ждал, поглядывая в темное небо и морщась от падающих на лицо дождевых капель.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал Хиль, подходя к нему. — Там отличное место, ни одна собака не найдет. Осторожность никогда не мешает, дорогой конспиратор… Взбирайся наверх, только осторожно, в дождь здесь скользко. Из-за этой лестницы мне вечно не везет с любовью — представляешь, таскать девчонок на этакую голубятню?
Очутившись в «голубятне» и увидев приготовленную постель на раскидном кресле, Пико почувствовал вдруг такую смертельную усталость, что едва заставил себя раздеться. Хиль улегся на кушетке, ироническим тоном пожелал ему спокойной ночи и погасил свет.
— Спишь, Ретондаро? — спросил он негромко спустя четверть часа.
— Черт, не знаю, что со мной такое, — с досадой отозвался Пико. — Думал, что головы не донесу до подушки, а теперь какая-то идиотская бессонница…
Хиль зевнул.
— Да, мне тоже не спится. Хочешь снотворного? Из двух зол, старик…
— Спасибо за совет. Завтра я хочу быть с ясной головой.
— Похвальное желание, — одобрил Хиль, роясь в своей брошенной на стул у изголовья одежде. — Почему оно не возникло у тебя несколько раньше?
Он закурил сам и перебросил приятелю сигареты и спички.
— Так ты завтра едешь в Рио-Сантьяго, — продолжал он, молча докурив сигарету до половины. — Насколько я понимаю, там только пересадка. А дальше куда, если это не слишком нескромное любопытство?
— Брось ты паясничать, — раздраженно огрызнулся Пико. — Сам не знаешь, куда можно бежать из Сантьяго?
— Разумеется, в Монтевидео. О, Монтевидео! Земля свободы, традиционное прибежище всех аргентинских тираноборцев, начиная с диких и омерзительных унитариев. Так, так. Значит, доктор Ретондаро едет заканчивать свое политическое образование в эмиграции. И на чем же тебя повезут бравые питомцы адмирала Броуна — на подводной лодке?
— Иди к черту…
— Нет, на подводную лодку ты не соглашайся. Это не демократично, потому что таким образом драпали к нам недобитые наци в сорок пятом, и потом это не романтично. Вспомни, как это делалось во времена Мармоля. А? Ночь, пустынный берег, утлая бальенера [59] и на палубе — изгнанник, живописно окутанный плащом. А ты? Подлодку тебе не дадут — слишком много чести и горючего, — а повезут на патрульном катере, который будет трещать и вонять на всю Ла-Плату. Подумаешь, романтика изгнания! Оставался бы лучше здесь, Ретондаро.
59
Ballenera — вельбот (исп.).
— Идиот, — прошипел Пико, швырнув окурок, рассыпавшийся в темноте красными искрами. — Я же тебе сказал, полиция меня разыскивает!
— Верно, я и забыл. Интересно, твои адмиралы уже успели дать интервью уругвайским газетам?
— Насколько я знаю, они уже арестованы… Так мне сказали у Ван-Ситтеров. Кто-то застрелился, остальных взяли.
— Кретины, даже удрать не сумели. А что, семья твоей невесты тоже участвует в предприятии?
Пико раздраженно фыркнул в темноте.
— Семья? Они там сегодня все по очереди падали в обморок, пока я разговаривал с Люси! А потом этот старый бол… Словом, мой вероятный тесть начал плести мне всякую чушь насчет того, как должен вести себя настоящий мужчина, не желающий подвергать опасности дом своей невесты…