У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
Захваченный неожиданно пришедшей мыслью, Жерар долго бродил по улицам. На Ретиро он пил пиво в шумном и чадном матросском кабаке, где, не дожидаясь вечера, уже подстерегали клиентов девчонки в боевой раскраске и между столиками шлялись небритые личности, вполголоса предлагая порнографические открытки. Когда мимо окон проходил патруль морской префектуры, проститутки исчезали с неестественной быстротой, словно растворяясь в воздухе, а вместо открыток появлялись бритвенные лезвия и шнурки для ботинок. Полгода назад в одном из подобных мест Жерар целый день пропьянствовал в компании каких-то сутенеров и своих земляков, матросов с «Лавуазье»; кончилось это веселье мрачно: сутенеры свистнули у него часы и бумажник, подбили глаз и, если бы не матросы,
— Скучаем, rubio? [33] — хрипловатым контральто спросила, подбоченясь перед его столиком, хищного вида брюнетка с грубо намалеванным ртом. — Могу развлечь, я пока не занята!
— Сомневаюсь, что тебе это удастся, — не выпуская из зубов трубки, ответил Жерар. — Сама усохнешь от скуки…
— Ты думаешь? — Брюнетка прищурила глаз. — С настоящим мужчиной я не соскучусь, будь покоен!
— Еще бы, — кивнул Жерар, окутываясь дымом. — С настоящим мужчиной никто не соскучится, что за вопрос. Но я-то уже не настоящий.
33
Блондин (исп.). — фамильярное обращение.
Брюнетка поглядела на него оценивающе:
— Что-то рановато, рубио.
— Зато есть что вспомнить, — подмигнул Жерар.
— And'a! — решительно сказала брюнетка. — Об этаких вещах не говорят таким тоном. Скажи лучше, что у тебя нету пятидесяти манго [34] .
Жерар достал бумажник и выбросил на стол зеленую кредитку:
— Забирай свои пятьдесят манго и отчаливай. Будем считать, что твоя сегодняшняя программа выполнена.
Брюнетка молниеносным движением спрятала кредитку за чулок и только после этого изумилась:
34
And'a! — Иди ты! Манго — песо, денежная единица в Аргентине (жарг.).
— Ты это серьезно? А она настоящая?
— Не знаю, красотка, я ее не делал, — пожал плечами Жерар. — Есть еще вопросы? В таком случае, адиос.
— Адиос, рубио, миллион спасибо! — Брюнетка обольстительно улыбнулась и отошла, одергивая на бедрах чересчур узкую юбку.
— Иди с-сюда, Лола, поболтаем, — заплетающимся языком позвал ее из-за соседнего столика пьяный стивидор.
— Иди сам в … — непринужденно бросила она, проходя мимо.
Трубка Жерара погасла. Он сидел опустив голову, машинальными и точными движениями вычерчивая аттический меандр по окружности картонной подставки со штампом «Лучшее пиво называется Кильмес». Галдеж и кухонный чад от вертела нисколько не мешали ему думать, в этой обстановке он даже чувствовал себя лучше, чем в гнетущей тишине Аллановой квартиры. Чем больше он обдумывал свой план — уехать на пару месяцев попутешествовать, предоставив Элен полную свободу действий, — тем более разумным он ему казался. С Ларральде, надо полагать, она будет встречаться; если парень не слишком уж растяпа — за два месяца он либо добьется своего, либо получит окончательную отставку. В то, что Элен способна стать любовницей другого, продолжая прежние отношения с ним, Жераром, он не верил. Ну, а если… Что ж, в таком случае он смог бы порвать с ней без всяких угрызений совести.
«Короче говоря, — сказал себе Жерар, продолжая чертить орнамент, — ты хочешь от нее избавиться и ищешь наиболее удобный предлог».
Что ж, верно. Именно так и обстоит дело. Но избавиться от нее он хочет ради нее самой, и правильнее было бы назвать это избавлением Элен от него, Жерара. Ошибка — большая, непоправимая ошибка — была допущена им в самом начале, в тот вечер, когда она приехала к нему, получив написанное в истерическом состоянии письмо. Ведь он уже тогда чувствовал, что ответить на любовь по-настоящему никогда не сумеет…
Он повертел украшенный меандром кружок. Да, нужно уехать на некоторое время. Пусть они узнают друг друга получше, присмотрятся, привыкнут… Знакомы ведь они, очевидно, совсем недавно, иначе были бы на «ты». А там видно будет.
На Британской башне пробило семь, когда Жерар вышел из кабака. В увеселительном парке Ретиро уже гремела ярмарочная музыка, где-то за вокзалом перекликались паровозные гудки, на территории порта лязгали и погромыхивали буфера маневрирующего состава. В очищенном южным ветром небе, пламенея в лучах догорающего солнца, бежали на север последние обрывки туч. Над зеленой лужайкой, полого поднимающейся к разбитому на площади Сан-Мартин скверу, врезанная в огромное оранжево-бирюзовое полотно заката, высилась уступами тридцатиэтажная бетонная призма Эдифисио Каванаг — высилась надменно и непоколебимо, как форпост другого Буэнос-Айреса, города зеркальных витрин и вылощенных авеню, господствующего над грязью, нищетой и пороком, над чадными кабаками портовой зоны и беспросветным рабством заводских предместий.
«Сейчас семь, — соображал Жерар, сверив свои часы с курантами Британской башни. — Заехать за вещами — и сразу на вокзал… Если не перехвачу луханский автобус, можно поездом до Морено, а там что-нибудь найду…»
Автобус взревел мотором и ушел в ночь, волоча за собою хвост дизельного перегара и быстро утихающий гул. Жерар достал карманный фонарик, который догадался купить на Пласа Онсе, осветил мостик через кювет и столб с покосившимся указателем: «Кинта «Бельявиста» — 3 км. Приватная дорога, проезд воспрещен».
Здесь, очевидно, дождь лил основательно; покрытое гравием полотно «приватной дороги» было сухим, но в кюветах блестела вода. Опьяняюще пахло эвкалиптами, свежестью полей и мокрой землей, остро сияли крупные умытые звезды. По правую руку, подобно свету встающей луны, разливалось в небе электрическое зарево столицы.
Жерар шел, бодро размахивая легким саквояжем, с удовольствием прислушиваясь к сонному шепоту эвкалиптов и хрусту гравия под ногами. Теперь, когда решение было принято, он верил в его правильность, в то, что все устроится к лучшему. Если раньше каждое напоминание об Элен было для него почти мучительным, то сейчас он думал о ней с искренней нежностью и давно не испытываемым нетерпением. В этот вечер, в тишине омытых весенним ливнем полей, он чувствовал себя моложе на десяток лет.
Калитка оказалась не заперта, он вошел и по-хозяйски задвинул за собой засов. В темном туннеле аллеи еще крепче казался горьковатый аромат эвкалиптов, из-за густых зарослей жимолости просвечивали огни дома и слышалась музыка — Беба, очевидно, сидела у радио.
В ответ на его звонок где-то в комнатах басовито залаял Макбет. Музыка тотчас же оборвалась.
— Кто там? — раздался через несколько секунд настороженный голос Бебы.
— Это я, шери, — со стукнувшим вдруг сердцем отозвался Жерар. — Я ведь обещал, вот и приехал…
Голос за дверью ахнул, послышалась торопливая возня с запором, и Беба повисла у него на шее — ему пришлось внести ее в холл. Макбет, рассвирепевший не на шутку, прыгал вокруг с оглушительным лаем, гремя ошейником и норовя ухватить пришельца за брюки.
— Да хватит тебе! — крикнул наконец Жерар, оторвавшись от Бебы. — Куш, Макбет! Ты что, не узнаешь, что ли? А ну, поди сюда… Поди сюда, Макбет, ну довольно, довольно…
Пса с трудом увели в столовую и там успокоили соединенными усилиями, убедив в добрых намерениях позднего гостя. Гладя дога между ушей, Жерар поднял голову и посмотрел на сияющую от радости Бебу. В своей черной с золотом пижаме она выглядела сейчас еще соблазнительнее, чем он представлял ее себе двадцать минут назад.