У рифа Армагеддон
Шрифт:
XVI
Дворец архиепископа,
Теллесберг
– Может быть, вы потрудитесь объяснить текст вашей проповеди, епископ?
– ледяным тоном осведомился епископ-исполнитель Жирэлд Адимсин, поворачиваясь от окна своего кабинета лицом к своему "гостю".
– Простите меня, ваше преосвященство, - спокойно сказал Мейкел Стейнейр, - но я не уверен, на какую часть текста вы ссылаетесь.
Его глаза спокойно встретились с каменным взглядом епископа-исполнителя, и кулаки Адимсина сжались в ниспадающих рукавах его сутаны. Он никогда не был рад восшествию Стейнейра на столичный престол. Этот человек тоже был таким... слишком... слишком харизматичным. Но упрямая настойчивость Хааралда в назначении на пустой трон в Теллесбергском соборе священника по его собственному выбору заставила предыдущего архиепископа призадуматься. Он мог бы отклонить эту кандидатуру. Что касается Адимсина, то он, черт возьми, должен был отказаться от нее, и епископ-исполнитель сказал об этом в то время.
Но архиепископ отступил перед непреклонной волей короля Чариса. Архиепископ Рожир был старым и усталым, уже увядающим. Он хотел только мира в последние годы своего архиепископства и, возможно, боялся, что, если он будет слишком сильно давить на Хааралда, это создаст ситуацию, которая заставит действовать совет викариев и инквизицию.
И вот, вместо того, чтобы разобраться с этим самому, он оставил это мне на закуску, - с горечью подумал Адимсин.
– Мне сказали, - сказал он Мейкелу, - что ваша проповедь поставила под сомнение первенство и авторитет Матери-Церкви.
– Ваше высокопреосвященство, - сказал Мейкел с выражением абсолютной невинности на лице, - боюсь, я просто не могу себе представить, как что-то, что я мог сказать, могло поставить под сомнение законное первенство и авторитет Матери-Церкви! Какая часть моей проповеди могла заставить кого-либо на мгновение задуматься, что таково было мое намерение?
Кулаки Адимсина сжались сильнее, а его ноздри раздулись, когда он глубоко вдохнул.
– Говорили ли вы или нет, что ответственность любого благочестивого человека заключается в том, чтобы самому решать, что является правильным или неправильным?
– Конечно, я это сделал, ваше преосвященство.
– Удивленный тон Мейкела не смог бы улучшить самый искусный из актеров, - подумал Адимсин.
– Разве не этому учат нас и Писание, и Комментарии? Что Бог и архангелы, - его пальцы коснулись сердца, затем губ, - ожидают, что все мы будем защищены от зла? Что наш долг как благочестивых мужчин и женщин - вечно быть настороже и распознавать зло для себя, когда мы его видим?
Зубы Адимсина заскрежетали, когда мышцы его челюсти напряглись. Ему хотелось протянуть руку и влепить пощечину стоявшему перед ним чарисийцу с мягким лицом. Оба они знали, что на самом деле говорил Мейкел, но бойкий ответ епископа был взят непосредственно из самых центральных доктрин Церкви.
– Я не могу спорить с утверждением, что Бог и архангелы, - настала очередь Адимсина прикоснуться к своему сердцу, а затем к губам, - ожидают, что мы распознаем зло, когда видим его. Но опасно, как в доктринальном смысле, так и с точки зрения поддержания законной власти Матери-Церкви, как в этом мире, так и в следующем, предполагать, что ее учения могут быть ошибочными.
– При всем моем уважении, ваше преосвященство, но я ничего подобного не говорил, - твердо заявил Мейкел.
– Я говорил об ответственности родителей за то, чтобы научить своих детей отличать добро от зла. И быть осторожными, внимательными к тому факту, что другие, менее отзывчивые к своим обязательствам или в своих собственных злых и коррумпированных целях, могут попытаться ввести их в заблуждение. Приводить ложные аргументы в терминах приемлемых убеждений. Я никогда не предполагал, что Мать-Церковь может впасть в заблуждение ложного учения. Если вы считаете, что я это сделал, я прошу вас точно указать мне, где и как я мог выдвинуть такое непростительное обвинение!
Адимсин на мгновение впился в него взглядом, затем отвернулся к окну, пытаясь взять под контроль свое выражение лица - и характер.
– Независимо от того , намеревались вы это сделать или нет... "обвинение", - сказал он наконец, - ваши слова, как мне сообщили, могут быть истолкованы в этом смысле теми, кто склонен противопоставлять свое собственное суждение суждению Матери-Церкви.
– Заверяю вас, ваше высокопреосвященство, что у меня никогда не было намерения подвергать сомнению законную власть Матери-Церкви. Если какие-либо мои слова могут быть истолкованы таким образом, я приношу самые смиренные извинения.
Адимсин продолжал сердито смотреть в окно. Солнце неуклонно клонилось к западу. Западный горизонт превратился в сплошную массу багровых углей, окрасивших залив Хауэлл в зловещий красный цвет, и епископ-экзекутор еще раз глубоко вздохнул.
– Я очень недоволен очевидной... небрежностью в выборе слов, епископ Мейкел. После архиепископа Эрейка и меня вы старший епископ всего королевства Чарис. Вы несете ответственность перед Богом и Матерью-Церковью за то, чтобы напоминать овцам вашего стада, в чем заключается их долг и безопасность их душ. И из этого следует, что вы несете равную ответственность за то, чтобы избежать этого... непреднамеренного вбивания потенциальных клиньев между ними и безопасностью, обеспечиваемой авторитетом Матери-Церкви.
Он заставил себя говорить спокойно, рассудительно, хотя прекрасно знал, что ни у него, ни у Стейнейра не было никаких сомнений в том, что чарисийский епископ сделал именно то, в чем его обвинил Адимсин. Но, по той же причине, Стейнейр прикрыл себя. Его интерпретация того, что он имел в виду, какой бы неточной и своекорыстной она ни была, звучала правдоподобно и разумно. Или сделала бы это где угодно, кроме как здесь, в Чарисе.
– Сожалею, что у вас есть причины быть недовольным мной, ваше преосвященство, - сказал Стейнейр.
– Я в этом уверен.
– Адимсин улыбнулся в окно без всякого юмора.
Технически, у него были полномочия временно отстранить Стейнейра от своего престола. Однако без согласия архиепископа Эрейка он не мог удалить чарисийца навсегда, и он совсем не был уверен, что архиепископ поддержит его.
И это отчасти твоя собственная вина, Жирэлд, - холодно сказал он себе.
– Ты уже много лет знаешь, насколько упрямы эти чарисийцы, и все же ты настойчиво уверял архиепископа, что ситуация под контролем. Ты слишком долго преуменьшал сообщения таких людей, как Гектор и Нарман, как преувеличения - потому что они дико преувеличены, черт возьми!
– слишком долго. Если ты сейчас, после всего этого, просто передашь слова Стейнейра, и на этом основании обвинишь его в стремлении подорвать авторитет Церкви, это тоже будет звучать так, как будто ты начинаешь преувеличивать. Не видя лица этого человека, не прислушиваясь к его тону, не чувствуя настроения его прихожан, все, что он сказал, будет звучать совершенно разумно. И любые обвинения, которые ты можешь выдвинуть против него, будут звучать истерично и панически.