У Вечной реки.
Шрифт:
— Уезжаешь… Так скоро! Я буду скучать без тебя… Нагнись, — попросила она сквозь слезы, и Эжен послушно опустился на одно колено, — со стороны это выглядело трогательно и, пожалуй, немного забавно. А Элиана уже одевала ему на шею тонкую цепочку с изящным золотым медальоном. — Это на память. Чтобы ты не забыл, — сказала, будто прочла его недавние мысли и упрекнула за них.
Эжен долго смотрел в доверчивые светлые глаза, хотел поцеловать, как раньше, пушистую головку, но не посмел, только пригладил ладонью золотистые пряди и, сняв со своей руки тяжелое кольцо с вензелем, надел его на худенький пальчик девочки.
— До свидания, моя принцесса, — тихо вымолвил он и поцеловал ей руку почтительно и серьезно.
— До свидания, мой рыцарь, — печально и строго откликнулась Элиана, но стойкости ее хватило ненадолго: слезы опять покатились из глаз.
И Эжен понял, что если не уйдет отсюда немедленно, то уже не уйдет никогда. Он порывисто поднялся и, не оглядываясь, побежал туда, где ждал верный Робер, мысли которого о своем короле в тот момент вряд ли можно было назвать верноподданническими. Впрочем, и его можно понять…
Наконец, массивные ворота открылись, подъемный мост с грохотом опустился, два всадника выехали из замка и понеслись во весь дух, опьяненные ветром свободы. Только проскакав несколько миль и порядком уморив лошадей, они сбавили аллюр, а потом и вовсе пустили коней шагом. До границы было еще далеко, а до замка Эжена — подавно, но юноши чувствовали себя так, будто их дом совсем рядом, за ближайшим поворотом дороги. Они не были больше пленниками, и голова приятно кружилась — то ли от радости, то ли от выпитого вина.
Ехали рядом, молча. Граф чуть впереди. Эжен сперва любовался окрестностями, потом скользнул случайным взглядом по медальону, который забыл спрятать под камзол, и стал с интересом его разглядывать. Но причудливый узор на крышке не долго его занимал. То, что он увидел внутри, поразило юношу куда сильнее: с миниатюрного портрета, как живая, смотрела Элиана, и, кажется, именно теперь он понял, как далеко зашел. Наверное, он изменился в лице, потому что Робер, оглянувшись, спросил удивленно:
— Что с вами, мой государь?
— Кажется, я сделал большую глупость, — со смущенной улыбкой признался Эжен.
— Какую? — тревога метнулась в глазах графа, он резко осадил своего скакуна.
— Я обручился, — просто ответил ему король и засмеялся — быть может, над ошеломленным Робером, а скорее всего — над самим собой.
Он пришпорил коня и ускакал далеко вперед, предоставив брату возможность выразить свое мнение вслух без свидетелей, но граф сокрушался в основном про себя, и только хмурый вид выдавал его горькие мысли.
А Бернар в это время смотрел на массивный перстень с печатью, который был слишком велик принцессе, и потому она надела его на шею, как талисман, пропустив в отверстие ленту. Он ни о чем не спрашивал дочь, делая вид, что ничего не заметил, и только тихая улыбка блуждала по губам короля.
«Дети, совсем дети,» — шептал он и думал о том, что скоро они вырастут…
Песнь вторая
И они выросли…
Как розовый бутон, расцвела проказница Элиана, и королевский двор не мог надивиться волшебному превращению. Нельзя сказать, что стала она красавицей, но каждое ее движение было само изящество, мягкой улыбкой светилось лицо, глаза сияли мерцающим ясным светом, — словом, она пленяла всех тем обаянием, которое стоит иной красоты. Рыцари и вельможи влюблялись в нее без памяти. А принцесса забавлялась этим, как дитя или несносная кокетка. Но не была ни тем, ни другим. Странный цветок распустился в саду Бернара — невероятная смесь мечтательности и трезвого ума, пылкости и умения владеть собой. Любой ее поступок был непредсказуем, любая мысль — достойна мудреца. Она была обворожительна и непостижима, как вечно манящая тайна. И при этом удивительно постоянна в своих симпатиях.
Детская привязанность к пленнику приобрела со временем оттенок романтический, и повзрослевшая принцесса уже и сама не знала, что было с ней на самом деле, а что она придумала однажды и искренне поверила в это. Она представляла Эжена героем и всерьез считала своим женихом. Но если пять лет назад ее чувства ни для кого не являлись секретом, то теперь о них не догадывался даже ее отец: Элиана научилась быть осмотрительной. Время от времени при дворе узнавали новости из соседнего королевства. Но, какие бы вести не доходили до ушей принцессы, она была непроницаема. Хотя сообщения эти, особенно за последний год, не слишком ее радовали.
Не снискав воинской славы, Эжен избрал себе новое поприще и вскоре добился довольно сомнительной, но льстившей мужскому самолюбию репутации Дон Жуана. Граф Робер, без содействия которого не обходилась ни одна интрижка, мог гордиться успехами своего «ученика». Он надеялся, что бурные похождения выбьют из головы короля давнюю блажь, и к назначенному сроку государь не вспомнит о своем обещании вернуться в замок Бернара.
И в самом деле, за эти пять лет Эжен ни разу не произнес вслух имени Элианы, а медальон мирно лежал на дне шкатулки, ключ от которой король всегда носил при себе и в которую никогда не заглядывал. Кажется, Робер мог быть спокоен: государь образумился и жениться на дочери бывшего врага не собирался. У него появились другие интересы, и изящные танцовщицы не могли пожаловаться на отсутствие внимания к своим достоинствам со стороны молодого короля. Впрочем, если бы все было так просто…
Эжен скучал. В последние дни это случалось все чаще. От этой болезни не было лекарств, не помогали привычные развлечения. Балы он переносил с трудом, пирушки ему опротивели, он предпочитал общество цыганок и актрис, вызывая досаду придворных дам, которые были не прочь поменяться с ними ролями.
Вот и теперь на коленях у короля сидела кудрявая Эрмилла и теребила золотую цепочку, видневшуюся сквозь расстегнутый ворот его камзола. А он то ли дремал, то ли просто задумался, равнодушный к ее ласкам.
— Что это за ключ вы прячете на груди? — кокетничая, спросила она, чтобы обратить, наконец, на себя его внимание.
— Ключ? — очнувшись, рассеянно переспросил Эжен, но тотчас глаза его оживились. — Он от моего сердца, — сказал серьезно, и легкая тень скользнула по бледному лицу.
— Отоприте! Я хочу в него заглянуть! — капризно воскликнула девица, бесцеремонная, как все женщины ее круга.
— Ну что ж, пожалуй, пора, — помолчав, негромко отозвался король. — Подай шкатулку, — кивнул он на ларец красного дерева, одиноко стоявший на столике у стены.