У всякого народа есть родина, но только у нас - Россия. Проблема единения народов России в экстремальные периоды истории как цивилизационный феномен российской государственности. Исследования и документы
Шрифт:
Откровенно говоря, у большинства командиров дивизий не было настроения умереть здесь. Как чуть что припрет, сейчас начинается: разрешите перейти за Волгу. Кричишь: я еще здесь сижу и шлешь телеграмму – если сделаешь шаг, расстреляю. Командиру 112-й дивизии была послана телеграмма, Горохову, Андрусенко, Гурьеву. Родимцев еле ко мне добрался на КП, говорит: «Костьми ляжем, но не уйдем». Дивизии держали все командиры дивизий, кроме Ермолкина – 112-я, Андрусенко, Тарасова. Прекрасно вел себя в этом отношении Родимцев, Горишный, прекрасно себя ведет Гурьев, Людников лучше всех дрался. Он перед наступлением заболел, в разгар самой жестокой атаки 11-го возвращается больной и ни шагу. Батюк, Соколов прекрасно себя ведут, Желудев хорошо себя вел. Берешь трубку, молотишь его по телефону, говоришь: «Ты теперь давай. Тот вызывает комиссара дивизии, в свою очередь его молотит. Но меньше всего приходилось говорить по этому поводу
Тут нельзя было быть не крутому каждому командиру дивизии, нельзя было быть не методичным, нужно было все время следить. Самое страшное, чем мы страдали, это вранье наших штабов и командир дивизии, не проверив это дело, сообщал нам то, чего на самом деле нет. Упорства у наших командиров дивизий, кроме перечисленных, хватало в достаточном количестве. Верно, приходилось реагировать на некоторые из них.
Когда уже действительно самый опасный момент наступил, я говорю с Еременко, что у меня все срывается и чем потерять управление пусть Военный совет останется здесь, на этом берегу, но как базу управление разрешите перенести на тот берег. Связь по берегу рвется, рация не работает, от меня приходится устанавливать связь с этого берега на тот и оттуда она идет к фронту. Я считал нужным штаб армии выбросить туда, чтобы оттуда лучше было управлять, а Военный совет остается здесь. Они было понекались. Тогда я говорю Крылову, Пожарскому: «Вам придется поехать туда, а мы останемся здесь». Говорил поодиночке. Один и другой заявляют: ни шагу от Вас не пойдем. Это мог сказать Родимцев, это мог сказать Людников, может быть сказал бы Гурьев, мог бы сказать Батюк, но за некоторых не ручаюсь. Только скажи – на остров переезжай, скажут: «Вот, слава богу, можно перейти». Некоторые их них помоложе меня, некоторые в моих годах, некоторые постарше. Я их раньше не знал, получил здесь. Но здесь общения долгого не нужно, связь и спайка моментально налаживаются. Каждый боец, прибывающий оттуда, моментально понимал свои задачи, моментально усваивал свои действия, что делать ему. Но весь вопрос в том, что они очень часто выбывали.
Партизаны роли совершенно никакой не играли и не сыграли при той организации, которая существовала. Они, наверное, получали паек, ели, а когда на дело послали, рассыпались в доску. Сталинград оборонялся на 99,9 % армией, теми самыми сибиряками, украинцами, узбеками и другими национальностями, приехавшими в Сталинград защищать советскую власть, одни хуже, другие лучше, но факт остается фактом.
35-ю дивизию я совершенно не знаю. Она непосредственно Сталинград не обороняла. Гвардейские дивизии особенно ничем не отличались. Сказать, что гвардейцы дрались лучше, чем не гвардейцы не скажу. И у тех и у других были положительные стороны с точки зрения упорства, ответственности, готовности умереть, защищать до последней капли крови. И у них были свои недочеты. И в 13-й гвардейской были перебежчики, и «голосование» больше всего у Родимцева происходило. В тоже время взять 84-ю, 138-ю, 95-ю, не гвардейские дивизии. На их стояли бы гвардейцы и лучше сделали? Затрудняюсь сказать, может быть лучше, а может быть хуже.
Слабых сторон много. Первая – это вранье, что губительнее всего для нас – вранье и слабость управления от слабой ориентировки наших командиров. Он не знает, но говорит, что знает. Это ни к черту не годится. Тогда уж молчи. Не хватает мужества сказать, что не знаю. Вот разговор с Гурьевым. Я его уважаю, боевой командир, но говорит другой раз, не подумав. Идем в наступление. Я уже проверил, знаю, как организована система огня, кто ею управляет, как наблюдение, взаимодействие организовано. Вызываю его: «Товарищ Гурьев, что у вас делается?» Он начинает: «Все хорошо прекрасная маркиза» и т. д. Говорю: «Врешь, у тебя не так», – и начинаю ему выкладывать.
– Не может быть.
– Ах, не может быть, сейчас же садись за трубку, проверяй и докладывай через полчаса.
Через полчаса звонит.
– Вы правы.
И так говорить с ним, не имея собственных проверенных фактов, очень трудно. Обычно доносят: сделано то-то и то-то. Чтобы сразу написать сводку? Извините, пожалуйста. Посылаю своих офицеров связи: проверяй, удостоверься сам. Сам пойду до штаба дивизии, там поговорю, посмотрю, как офицеры связи работают, если плохо, снова погоню.
Собственные просчеты? Нужно было бы некоторые части попятить назад, занять более выгодный рубеж. Но на это пойти не мог, потому что не было уверенности, остановятся ли на этом рубеже или нет. Это первое. Второе, что в отношении использования наших танков у нас вопрос очень здорово не доработан, так и остался. Танки закапывать в землю и держать их как огневые точки не годится. Лучше засаду можно сделать, поставить пушки. Они меньше, скорей снимаются и лучше обеспечены. Танки нужно применять, как подвижные группки.
Когда наступали мы на «Баррикады», три колонны танков, подбивались наши танки. Там были легкие танки. Они для наступления не годились, пробиваются бронебойными пулями. Их в бой нельзя было бросить. Пустить их в обход, они завалились бы в первую канаву и их бы расстреляли. КВ, Т-34 держать в обороне нельзя. Они должны зарываться на выжидательных позициях, не могут принимать боя. Для танков это гибельное дело. У нас достаточно артиллерии. Танкист, который сидит в танке, он за броней, но когда летит бомба, он еще больше ощущает гул и прочее, а кроме того слепой сидит. Что там смотровая щель. Ему не могут даже более или менее приличную щель сделать. Немецкий танк лучше в отношении видимости. Наш танк лучше немецкого по быстроходности, маневренности, но он слепой.
Я прошу только одно понять, что все это наложило отпечаток на нашу психику, но взять за правила все наши действия нельзя. В то же время мы считаем: можно было что-нибудь лучше сделать? Честное слово – нельзя. Где мы прохлопали? Тут я должен сознаться – это с нашими заводами. Несмотря на то, что был приказ, были силы, туда посадили мы специальные саперные части, чтобы приготовить из них укрепленные пункты, но не согласовали эту работу, и не оказалось той стойкости, упорства, что дали нам немцы сейчас, несмотря на то, что мы могли сделать их крепкими узлами сопротивления в городе. Что мешало сделать это частям, которые сидели в этих заводах? Это, несомненно, авиация противника. Когда не бомбили заводы, все хорошо строили, но когда начали бомбить, летели станки, крыши. Железобетон не выдерживал. Уходят с завода – могила готовая. Тем более, если бы он бросал мелкие бомбы, а то летят пятитонки, тонки, броня, рельсы, это просто издевательство. Их больше всего бросали истребители – «Мессера».
Что характерно было в этом отношении в Сталинграде в этой борьбе? Командир, боец, приходит к Сталинграду, переходят на эту сторону, уже закалились, уже знают свои задачи, за что он дерется, зачем пришел и что нужно делать. По-моему, не было за все время борьбы за Сталинград такого случая, чтобы наши части, отступая, бежали, когда нужно было какой-то бой проводить, такую часть, какую роту взять – этого нигде не было. Садится, где его застигло утро, потому что днем продвижения никакого не сделаешь, вас расчешет в доску, и до вечера. Дрались до последнего. Отступления мы не знали. Этого Гитлер не учел и в этом просчитался.
Возрастной состав людей был разный, в основном, костяк был 30–35 лет. Молодежь была, в особенности моряки, которые прибывали с Дальнего Востока, но и стариков было много. Мы их отсевали, но на ходу ничего нельзя было сделать. Почему-то каждый боец понимал, что он из Сталинграда не может уйти. Он знал, что вся страна об этом говорит, что Сталинград сдавать нельзя, что Сталинград защищает честь Советского Союза.
Девушек было много, связисток, санитарок, фельдшеров, врачей. Работали исключительно хорошо, даже если сравнить бойца нашего и женщину и сказать. По физическим только причинам они не могут сделать то, что сделает мужчина, а в отношении храбрости они перещеголяют мужчину. По моральной выдержке, по своему геройству, честности и преданности они не только не отстают, но даже во многих случаях перещеголяют. Верно, в горячих, трудных условиях борьбы я отсюда своих штабных женщин отправил на тот берег, заменил мужчинами, но только благодаря физической слабости женщин, а ни в коем случае не по их моральным качествам. Когда пойдешь, бывало, по берегу, работа наших санитарных частей. У нас все переправы были централизованы. Дивизии сами ничего не возили. Здесь и летучка, госпиталь, хирургическая. Во время боев у нас здесь работала хирургическая лаборатория. Один врач сделал 200 сложных хирургических операций. Посмотришь на так называемых медсестер. Замечательно! Закопаемся, в пыли, но работают черт знает как. Целый ряд примеров можно привести в отношении работы женщин. В процентном отношении у нас женщины больше награждены орденами, чем медалями по сравнению с мужчинами, в особенности медработники, и мне кажется ни одна женщина, которая была в Сталинграде не награжденной не осталась, а если осталась, так не останется.