Убить Зверстра
Шрифт:
— Ха! — не унималась мать. — Нет, какова? Молодец, дочь! Умеешь себя подать.
— По-моему, вы обижаете Алину Ньютоновну, — вставил слово Сухарев.
— Да ладно тебе, — махнула она на него рукой.
— Почему «подать»? — обиделась дочь. — Я говорю искренне.
— Это мудрое решение, Алина. Действительно, почему бы тебе не отказаться от своей специальности, тем более что ты ни одного дня по ней не работала.
— Пусть так, но и работать не буду.
— Допустим, хотя тогда полагалось бы употребить другие формулировки. Но это не суть важно. Меня интересует другое: каким хобби ты собираешься заняться? У тебя их много.
— Этого я еще не выбрала.
Эти двое не ссорились, не пикировались, они даже не решали дела — просто болтали о всяком, что было возможным и невозможным. Они не вкладывали в свои слова ни эмоций, ни подтекста, как будто просто упражнялись в немолчании, в связной речи, обсуждая то, что не могло иметь никакого отношения к их настоящей, реальной жизни.
— Вся в меня! Нет, ты видишь? — Жанна толкнула Николая худым кулачком. — Я тоже скоро забуду ветеринарию и переквалифицируюсь в строителя.
Две воспитанные дамы мягко и легко приняли его в свое общество, демонстрировали заведенный в семье стиль общения, давали ему время привыкнуть к ним и перестать смущаться. Николай это оценил и не дергался, сидел, слушал, молчал. Слишком затянувшаяся пауза будет ему знаком, что пора вставить и свое словцо — ему передают пас. Поэтому после каждой реплики он делал мысленные заготовки.
Но заготовки ему не понадобились. За непринужденным разговором они докатили до отделения неврозов областной клинической больницы, стоящего чуть в сторонке от первых городских кварталов на берегу Самары, притоке Днепра.
Жанна Львовна вышла из машины, достала из багажника объемистую сумку.
— Прошу двадцать один день меня не беспокоить.
— Совсем? — улыбаясь, уточнила Алина.
— Разрешается только в крайних случаях.
И она вошла в здание.
Алина повернулась к Николаю.
— Ты понял всю эту хитрость?
— Если честно, то — нет, — озадачено насторожился он.
— Мы же не уточнили, какие случаи относятся к категории крайних, а также то, кто обладает прерогативой это определять.
— Да-а, — обрадовано закивал собеседник.
Ему было удивительно хорошо в обществе этих женщин. Казалось, что возле них испаряются проблемы и жизнь становится светлой и определенной.
— Мы, конечно, все преимущества отдадим Жанне, да? — словно советовалась с ним Алина.
— А что нам остается? — подыграл он.
— Свобода, — просто ответила женщина. — Тебе куда? Кстати, ничего, что я на «ты»?
— О! Нет-нет, — он вскинул вверх обе руки. — Мне ведь тоже позволено?
— Йес! Так куда тебе? — повторила она вопрос, лукаво глядя ему в глаза.
Сто против одного, что она меня раскусила, — подумал он.
— Вообще-то никуда, — решил играть в открытую.
— Принято, — понимающим тоном произнесла она и завела мотор. — Значит, едем ко мне.
— А это удобно, ведь там ребенок?
— Ребенок с няней и у няни. Я иногда оставляю там дочь. Тебя это удивляет?
— Я как-то не успеваю удивляться еще больше, — признался он. — Меня все в тебе удивляет.
— Давай по порядку.
— Что?
— Снимать вопросы.
— А надо?
— Что значит надо? Просто, так интереснее. Да не волнуйся ты, — похлопала она его поруке. — Я успею и тебя обо всем расспросить.
— У меня нет ничего интересного. Родился, учился, женился, работаю. Все.
— Ладно. Тогда я без вопросов начну. Первое — насчет моего отчества. Мама вышла замуж за человека с именем Ньютон Исакович Школа. Сколько помню, она его называла Тоником, Нютой, короче, все какими-то женскими именами. А как бы ты его называл? Ну вот… — согласилась она с его молчанием. — Фамилию папину мать не взяла, осталась на своей и меня при регистрации записала Дубинской. Это я по мужу Снежная.
— А муж?
— Умер. Еще нет года, скорого будет год, — уточнила зачем-то Алина. — Он был старше меня, успел побывать в Чернобыле. Видимо, хватанул облучения. Короче, я узнаю, что беременна, а он в это же время узнает, что у него опухоль мозга.
— Тяжело пришлось?
— Да! — резко выдохнула Алина. — Он решился на операцию и даже подниматься после нее начал. Но потом… два года сущего ада. Ему, конечно, было тяжелее, чем всем нам. Для него жизнь была похуже ада. Как ее назвать, такую жизнь? — Она вела машину легко, без усилий обгоняя на дороге других. — я теперь уверена, что оперироваться не стоило, он бы дольше прожил. Представляешь, сколько сил потерял организм на заживление раны?
— Наверное, ты права.
Они въехали в уютный дворик на Комсомольской улице. Машину оставили во дворе, у подъезда, и поднялись на второй этаж четырехэтажной «сталинки».
— Не боишься оставлять машину без присмотра?
— Она стоит прямо под моим балконом. Я позже загоню ее в гараж, отвезу тебя домой и загоню, — уточнила.
— Тогда можешь загонять сейчас.
— То есть?
— Дело покажет, — осмелел он. — Если надумаешь избавиться от меня, то я и без тебя домой доберусь.
— О’кей! Сейчас попьем чайку, — мечтательно протянула она. — День только начинается.
Они разговаривали без пауз, непринужденно, расковано, не чувствуя искусственности или натянутости в общении. Николаю давно не было так по-детски беззаботно. Он вспомнил Наташу и только сейчас признался себе в том, что подспудно все время помнил — там не было легко, там была серьезная, ответственная жизнь, двое маленьких детей, проблемы и тяжелый труд. А тут…
— А что с Жанной Львовной? — вдруг спросил он.