Убить Зверстра
Шрифт:
Инстинкт хищника подсказал ему перемену тактики. Он отвалился от девушки в сторону и, раскинувшись на спине, попытался достучаться до ее сокровенных ценностей.
— Галя, Галя, как ты могла не узнать меня? Это же я, Володя. Зачем ты дерешься?
Девушка словно очнулась. Она замерла, впервые так явственно взволновавшись от человеческой речи, а затем подползла к Ивану и, осязая его, зашептала:
— Ты? Ты?
Она расслабилась, потеряла бдительность, тогда он снова атаковал ее. Опрокинув навзничь, коленями разъял сжимающиеся ноги девушки, вот-вот собираясь завладеть ею со всей накопившейся в его плоти неистовостью.
И тут что-то черное опустилось на его голову.
Как в темноте ранних осенних сумерек пришла домой измотанная, обессиленная Галя, трудно сказать. Добралась незаметно, неслышно, вполне осмысленно привела себя в порядок, затаилась. Залечила раны и царапины, назавтра напрочь забыв и о нападении, и о том, кто его совершил. Происшествие не произвело на нее никакого впечатления, хотя она и старалась не попадаться никому на глаза, пока не исчезли следы борьбы на ее теле. Родители напрасно задавали ей вопросы, требовали ответа, они ничего не могли добиться. «Володя… Володя…» — твердила она в бреду беспокойного сна, и они не знали, как это понимать. Возможно, заподозрили бы в диком поступке этого несчастного виновника их горя, если бы не узнали через несколько дней, что в полях нашли избитого до полусмерти Ваню Хряка. У него обнаружили переломы конечностей и ребер, и, что самое опасное, сильнейшее сотрясение мозга. Он находился в беспамятстве.
Следствие, проведенное в отношении избиения Хряка, так и не узнало, что этому предшествовала попытка изнасилования Гали. Сам Хряк, придя в сознание, сообщил, что ничего не помнит, что он возвращался домой после прогулки, и вдруг на него что-то налетело. Что? — он сказать не может. А так как в ту пору по округе шастали цыгане, то на них все и списали, закрыв дело за отсутствием улик. Хряк понимал, что его кто-то избил, заступаясь за Галю, но кто и сколько их было, он в самом деле сказать не мог.
Так и получилось, что в армии служить ему не пришлось. Тот осенний призыв он пропустил по болезни. А позже, провалявшись в областной травматологии, затем в отделении неврозов психиатрической клиники в общей сложности почти полгода, получил инвалидность по поводу черепно-мозговой травмы и как следствие — статью о непригодности к строевой службе, как говорится, выгорел ему белый билет. Не было бы счастья…
Кто знает, как сложилась бы жизнь этих троих, столь разных молодых людей. Но, воистину, миром правит случай. На следующее за этой осенью лето на полевом стане погибла Володина жена. Ее зацепило въезжающим во двор стана на отстой комбайном. Это был типичный несчастный случай во время жатвы, какие происходят почти каждый год в период, когда полеводческие бригады сутками не покидают жнивное поле. То ли комбайнер, очумевший от жары и усталости, задремал за рулем и не увидел в лунной темени спящую на обочине под липами женщину, то ли она, патологически сонная в состоянии бодрствования, а во время сна и вовсе отключающаяся, слишком близко скатилась к дороге, завернувшись в охапку сена так, что различить ее очертания в этой охапке было невозможно, — трудно сказать.
Просто ее нашли утром у самого въезда на полевой стан под тремя развесистыми липами. Здесь хлеборобы устраивались поспать несколько часов ночью, но любили отдыхать и днем, там было много густой и влажной тени. Застывшие останки были перемешаны с соломой так, что если бы не кровь, то никто бы не обратил на них внимания до следующего полуденного отдыха. Комбайны через час-другой снова вышли в поле, и обнаружить на их вытертых стеблями пшеницы поверхностях следы трагедии не удалось. С разрывом в десять-пятнадцать минут двадцать комбайнов прошло по этой дороге на отстой, а через короткое время столько же их отправилось обратным порядком. Когда и под какой из них скатилась спящая женщина, и сколько колес по ней прошлось, осталось невыясненным. Кстати, остальные кухарки, умостившиеся на ночной отдых под теми самыми липами, так и проспали до утренней зари, ничего не слыша и не подозревая.
Нелепое стечение обстоятельств, приводящее к трагедии, всегда вызывает обилие вопросов. Но все они, большей частью, риторические, потому что непродуманность деталей в этих обстоятельствах и их независимость от воли человека слишком очевидны.
Спустя полгода, выждав срок траура, отпущенный ему требовательно-снисходительным общественным мнением, Володя забрал к себе Галю. Родители ее, закрыв глаза и обхватив голову руками, согласились на это, ибо то был шанс изменить что-то в судьбе дочери, кажется, в лучшую сторону. А худшая — смирительная рубашка да голые стены психиатрических карцеров — дай Бог, чтобы не пришла. Они оказались правы.
За два последующих месяца Галя посветлела лицом, затем незаметно ожили ее глаза. Из пустых и бесстрастных они стали внимательными и осмысленно сосредоточенными. Через полгода она уже узнавала близких и родственников. Впрочем, у тех никогда и не было сомнений, что она их узнает. Просто они были ей не нужны, они находились за пределами ее иллюзорного мира, они, в самонадеянных усилиях воспринимающие жизнь всерьез, представлялись ей смешными и незначительными, не стоящими внимания.
А далее не прошло и года, как Галя превратилась в тихую, светящуюся изнутри особенным светом незатейливого счастья женщину. Болезнь, сразившая ее в одночасье, долгие годы гнувшая и подавлявшая ее, теперь отступала медленно. Но, видимо, не смогла окончательно утвердиться в молодом организме, раз подалась все-таки, начала пропадать, уходить от Гали. Галя стала женой Володи, дождалась осуществления мечты, идущей к ней такими страшными, покрученными тропами.
***
После лечения Иван Хряк очень переменился, и кто видел его редко, вполне мог бы и не узнать теперь. Его смуглое лицо с правильными чертами вытянулось и приобрело выражение, плохо считываемое с него окружающими. Нос заострился и почти навис над поджатыми посиневшими губами. Подбородок из массивного и волевого сделался тяжелым и зловещим. Больше всего метаморфоз произошло с глазами, провалившимися в землистые, словно присыпанные пеплом глазницы. Из бархатисто-темных, мечтательных и умных, потеряв глубину, они превратились в два отточенных клинка, почерненных холодом неведомых намерений. Их хищный, ненавидящий взор, казалось, больше не излучал мыслей. По выражению глаз было ясно, что в глубине черепа, уменьшившись и измельчившись, потеряв широту и размах, обитают не мысли, а мыслишки — издевательское подобие ума, они зачехлились дополнительным твердым панцирем, разлившись по его объему переродившейся студенистой массой. Там почивала инерция, не приемлющая ни скорости, ни легкости, там свил гнездо морок, изгнавший свет и светлость, там, в душных закоулках тупиков, затаился подстерегающий зверь. Сильные руки удлинились и доставали, как у гориллы, чуть ли не до колен.
Безусловно, в Иване произошло внутреннее перерождение, самой малой долей отразившееся на внешности. Никто тому не придал значения, приписав перемены болезни и потрясению.
А вскоре в его судьбе появилась Фаина.
Может быть, местные девчата завидовали бы ей, попытались отбить, увести от нее потенциального жениха. Но их останавливало как его неуемное непостоянство в связях, так и травма, последствия которой могли отразиться в будущем самым неожиданным образом. Интуиция, неосознанное ясновидение нормального ума.
Хотя поначалу, когда Хряк, а позже Хохнин, зажил с Фаиной жизнью примерного семьянина, у многих скребло на душе, что упустили-таки завидного парня. Позже, узнав, что в этом браке может не быть детей, черви сомнений повыздыхали, оставив после себя белое забытье.
Лишь древние старушки, провожая чету Хохниных взглядом, бывало, покачивали головами и предрекательно рассуждали:
— А ведь фамилию-то Хряк носило не одно поколение его предков. И не зря — натерпелись бабы от этих Хряков: что плодовиты, что до слабого полу охочи — одна страсть. В ей наследственная судьба содержится, рок.