Убить Зверстра
Шрифт:
В тот день, когда Галя, сдав последний экзамен, дошивала платье для выпускного вечера, готовила — единственная медалистка, пусть и «серебренная» — текст для выступления на торжественной церемонии, в тот жаркий день, выпавший на третью пятницу июня, Володя без праздничности и помпы расписался с дальней родственницей — неразвитой, бесцветной, вечно сонной девахой с угрюмым квадратным лицом бульдога.
— Как же так, Володя? — тихо отвела его в сторону председатель сельсовета, которая должна была скрепить их союз официально. — А Галя?
— О Гале разговор окончен! — вспылил жених, резко оборвав сердобольную женщину.
— Ты хотя бы жену выбрал такую, чтобы Гале не обидно было! — с досадой воскликнула та. — На кого ты ее променял? Да она рядом с Галей — уродка! Бог покарает тебя...
— А мне от нее не много надо: чтобы работала да детей здоровых рожала, — сказал Володя уже без вызова, но все так же резко.
На выпускной вечер Галя не попала. Известие о женитьбе Володи перенесла спокойно. Невозмутимо выслушала новость и вновь склонилась над белым платьем, пришивая к нему последние бусинки бисера. Покончив с этим, повесила платье в шкаф и села к столу, принялась что-то писать. В открытую дверь комнаты мать видела ее спину, напряженно склоненную над столом, да руку, что быстро-быстро перемещалась поперек листа. Слава Богу, — подумала мать, — не плачет, не убивается. А что письмо прощальное пишет, так это не беда. пусть избавится от стресса, выльет его, скорее забудет. А молодая жена сей факт переживет — знала, какую любовь разбивает.
А Галя все писала и писала до позднего вечера. Первая тревога зародилась у родителей, когда дочка продолжала писать и в наступающих сумерках.
— Ты бы свет включила, — крикнула ей мать. — Темно уже.
Не реагируя, дочь продолжала заниматься своим делом. В комнате совсем потемнело, и мать, войдя туда, сама зажгла свет. Заглянув через плечо дочери на то, что она пишет, женщина в ужасе отшатнулась. Галя выводила, торопясь и нервничая, одно слово: «Вернись». Этим словом были исписаны и те листки, что стопкой лежали на столе по правую руку, подготовленные, как думала мать, к отправке адресату.
— Доченька! — закричала бедная женщина. — Что с тобой?
Но на звук голоса Галя не отреагировала, так же как не обращала внимания на свет и тьму. Мать интуитивно поняла, что разум дочери умер. А вместе с ним погибли слух и зрение. И ее надежды!
Конечно, Галя прекрасно все видела и слышала, но больше не отвечала на эти раздражители. Со временем родители убедились, что она перестала различать вкус пищи и ела все, что ей подавали. Чувства голода и насыщения также покинули ее, и она могла обходиться без еды неопределенно долго, и могла бы, наверное, съесть сколько угодно много. Но экспериментировать не решились и просто начали строго присматривать за ней. Благо, что сама она инициативы к приему пищи не проявляла, как впрочем, и ни к чему другому, и это хоть чуть-чуть облегчало уход за ней, ибо устраняло опасность, что она наглотается гадости.
Годы лечения результатов принесли мало, сняли с нее лишь запредельную угнетенность, но не вернули прежнюю полноту жизни и разума. Каждого нового человека, появляющегося рядом, Галя, словно собачонка, пристально изучала, исследовала, не Володя ли это. Так она поступала с врачами, родственниками, которых редко видела, всеми чужими, кто приходил к ним в дом. Женщины, естественно, не вызывали ее интереса, а мужчины… Галя подходила к незнакомцу и, протянув к нему голову, знакомилась с его запахом.
— Это не Володя, — сообщала вслух.
Затем принималась незряче ощупывать лицо, голову, плечи, руки, прислушиваясь к чему-то внутри себя, словно сличала добытые впечатления с теми образцами, что хранились у нее в памяти.
— Это не Володя! — волновалась она еще больше, впадая в панику.
Она начинала плакать и стенать, как будто сейчас только ей открылось, что она его потеряла. Родители поспешно уводили девушку в другую комнату, успокаивая прозрачно лживыми обещаниями, и она, поддерживая их игру, постепенно успокаивалась. Горе ее никогда не утихало, не ослабевало, а было новым и мучительным, как в первый момент.
Когда Галя начинала бродить по селу и искать Володю, когда, найдя его, заходила в дом и спрашивала, как он живет, не жалеет ли о своем выборе, просила беречь себя, признавалась, что ради этих встреч еще живет, то есть, когда она проявляла признаки ясного ума, ее увозили в больницу, ибо то были опасные симптомы: у Гали мог развиться буйный этап болезни, и его стремились предупредить.
А Володя? Он не стал заводить детей. С женой жил в ладу и согласии, но… Ее, вечно сонную, это вполне устраивало. А вот мать Володи боролась с его настроениями и негодовала.
— Какие дети? — огрызался Володя на упреки матери. — На моих руках Галя.
— У Гали есть родители, она не пропадет. Что же теперь делать? — сокрушалась его мать. — Ты же хотел для нее лучшей доли. Не ломать же теперь еще и свою жизнь, Володя!
— Да? А с кем она будет, когда родителей не станет? Нет, мать, это — мой грех. Мне и расплачиваться.
В глубине души его мама понимала, что сын прав, что поступает по совести. Но как же ее любящее сердце не хотело родному человечку такой судьбы! За что?
В состоянии ремиссии, когда болезнь отступала, Галя при встречах с Володей слабо улыбалась ему и заговорщицки подмигивала, мол, держись, казак, — атаманом будешь. Она очень постарела, сделалась седой. Конечно, не следила за собой, и если не успевала вмешаться мать, ходила неопрятная и измятая. Недуг, которому она отдала теперь больше лет, чем помнила хороших, брал свое — было видно, что это больное и беспомощное существо.
Она часто уходила в поля: ничего там не искала, просто старалась удалиться от людей. Гуляла, собирала цветы, рассматривала травы, созерцала небо. И научилась знать о том очень много полезного — начала разбираться в травах целебных и отравных, по виду звездного неба могла сказать не только месяц года, но и точное время суток.
***
Иван подпустил Галю поближе, обошел ее стороной и напал сзади. Неожиданность, однако, не застала врасплох ее, в которой как раз активнее всего и жили сторожевые центры, охраняя девушку от окончательного помешательства. Навеки ушедшая в себя, она не кричала, не стонала, а молча, с повадками загнанного зверя, отбивала атаки насильника.
Началась драка. В свернувшемся клубке тел трудно было узнать людей: на них были разорваны одежды, в кровь разбиты лица, искусаны руки и плечи. Несмотря на то что уснувший разум Гали отдал свою активность телу, увеличив физическую силу, она ослабевала быстрее. Она теряла азарт, и сопротивление ее становилось все более вялым и пассивным. Но и Иван измотался так, что энергии в нем поубавилось. Он скорее почувствовал, чем уразумел, что его не хватит на то, что он задумал, даже если одолеет девушку — Галя не сдастся, пока ее не оставят последние силы. А тот безвольный, податливый комок, который после этого от нее останется, заранее не вызывал у него энтузиазма.