Убить Зверстра
Шрифт:
Несчастья происходили почти ежемесячно. Перепуганные жители ударились в религию, язычество, мистику. Одни усиленно посещали церковь, крестили детей, святили дома. Другие — водили детей к бабкам и ведунам. Третьи — призывали на помощь духи умерших родственников. Беда, однако, не отступала, будто кто-то проклял эту землю или этих детей. Людская молва не замедлила проявить настоящую неистощимость в изобретении объяснений, измыслив «феномен проклятия», как его успели назвать журналисты.
Никто, ни те, что писали об этом, ни те, кто опасался этого, ни даже те, кто пострадал, не знали подробностей происшествий, известно было лишь, что расследования заканчивались заключениями либо о несчастных случаях, либо о суициде. И ни разу нигде не обнаружился, не объявился свидетель. Оно и понятно, будь свидетель, он помог бы ребенку сам или вовремя вызвал бы помощь. Именно отсутствие свидетелей и настораживало больше всего. Что тут можно было сказать?
И вот впервые очередная смерть детей носила явно насильственный характер. В семье Курносовых их было трое: старшая Лена девяти лет, первоклассник Коля и самый младший — Ваничка, едва научившийся ходить. Дети росли при бабушке и дедушке, составлявших с их родителями, Степаном Васильевичем и Галиной Евгеньевной, одну семью.
В тот вечер дети неожиданно остались дома одни. Они были привычны к этому, так как родители работали в районном центре, и из-за перебоев в работе транспорта зачастую приезжали домой поздно. А дедушка с бабушкой иногда позволяли себе развлечение — сходить в гости. Поэтому ничего необычного в том не было.
Злополучный день выпал на последнюю пятницу перед Рождеством. Степан Васильевич с женой, отработав день, решили смотаться электричкой в областной центр за рождественскими подарками, никого из домашних о том не предупредив. А домой планировали вернуться проходящим пассажирским поездом, что шел по удобному расписанию. Они знали, что дедушка и бабушка, старшие Курносовы, никуда не собирались уходить, и потому ни о чем не волновались.
Наступили сумерки, и в дом Курносовых неожиданно прибыл гонец из соседнего села, где жил родной брат дедушки, с известием, что тот находится при смерти и созывает к себе родных для последнего свидания: эту ночь ему-де не пережить. Старики, не подозревая о решении сына и невестки задержаться после работы, полагая, что те через час-полтора объявятся дома, накормили внуков и отправились по вызову, понимая, что ночевать они останутся там, около больного.
О том, что с их внуками случилось непоправимое, они узнали на следующий день, находясь у гроба почившего.
На первый взгляд казалось, что дети погибли от жарко натопленной печки — в плите еще краснел жар, а вьюшка была полностью закрыта. В крови погибших обнаружили смертельную дозу угарного газа, но там обнаружили и снотворное. Зачем дети пили снотворное? Кто им его дал? Отвечая на эти вопросы, патологоанатомы пристальнее осмотрели ротовые полости погибших. Это утвердило в правдивости их подозрений: таблетки детям в рот запихнули насильно. У Леночки были ранки, свидетельствующие, что она пыталась что-то выплюнуть, но ей рывком зажали рот, и она сильно прикусила язык. О том, что девочка догадалась о покушении на убийство, говорило и расположение трупов. Маленького Ваню нашли в сенцах, куда его, спасая от чада, видимо, вынесла Лена, преодолевая в себе сонливость и дурноту. Все говорило о том, что девочка тоже долго находилась в беспомощном состоянии и принялась исправлять ситуацию, когда было уже поздно. Ваня умер раньше, чем попал на свежий воздух.
Колю Лена успела лишь столкнуть с кровати, но дотянуть до свежего воздуха уже не смогла — так и застыла в порывистом движении, устремленная к выходу, сжимая братика за предплечье.
И в этот раз следствие снова не выявило виновных. Чужих в селе никто не видел. Местные жители, из тех, кто мог попасть под подозрение, в то время находились на людях, имея, выражаясь языком следствия, полное алиби. На кого грешить?
Пока проверяли людей, о которых заранее знали, что они не могут быть причастны к трагедии, на что ушел не один месяц, страшные случаи прекратились.
Фаина Филипповна, имевшая в юности крепкие нервы, а теперь — впечатлительная и ранимая, узнав о случившемся, пришла в ужас. Стресс был таким сильным, что у нее начались серьезные неприятности со здоровьем. В тот же день, когда по селу разнеслась весть о трагедии в доме Курносовых, у Фаины Филипповны начались боли внизу живота и ломота в пояснице — явные признаки подступающего выкидыша. Ее срочно отвезли в районную больницу на сохранение беременности, где она пробыла до декретного отпуска.
Перед выпиской чувствовала себя нормально и готовилась провести последние месяцы перед родами в милом безделье родительского дома и приятных заботах о себе. Однако перенесенное потрясение не прошло для нее даром, едва она вышла из-под наблюдения врачей, как у нее развились преждевременные роды. Через два часа после того, как «скорая помощь» доставила ее в роддом, 21 июня, в день летнего солнцестояния, она родила семимесячного мальчика (впоследствии с легкой руки журналистов получившего прозвище Зверстр — зверь-монстр).
В село она больше не вернулась. Муж передал ее квартиру колхозу и, насобирав с миру по нитке, где в долг, а где в виде родственной помощи, купил на окраине их районного центра Михайловки дом на три комнаты с верандой. На том само собой пришедшем решении они и остановились.
А что можно сказать о бывшем Хряке, а в браке — счастливом Хохнине? Он был отцом Зверстра и тем «заслужил» внимание к себе. Человеческие странности не обошли его стороной. Способный к учебе, любознательный, все схватывающий на лету, он тем не менее прошел в школе лишь курс неполного образования и дальше учиться не захотел. А так как в ту пору ему было всего пятнадцать лет и без паспорта его на работу нигде не брали, то он подался в колхозные конюхи.
Правда, в конюшне оставалось незначительное поголовье лошадей, и для ухода за ними достаточно было трех человек, ни на что другое не пригодных стариков, но в просьбе Ивану не отказали и взяли туда четвертым. Так и получилось, что дед Онисько и дед Карп фактически исполняли при лошадях обязанности ночных сторожей, за которыми закреплена была также уборка и чистка конюшни и стойла, а Иван да дед Феофан работали на выездах. При этом дед Феофан держал на контроле исправность сбруи и телег, всего ездового инвентаря, а Иван зато водил табуны в ночное, где лошади отъедались на целебных травах, дышали волей и спаривались.
Наверное, ночная романтика способствовала тому, что Иван стал спокойнее, сосредоточеннее и мечтательней. Он полюбил одиночество, мог часами сидеть где-нибудь на пригорке и наблюдать безмятежный мир. Окружающие чувствовали в нем невыговоренность, скрытую от постороннего ока жизнь. Им казалось, что Иван только делает вид, что принимает участие в разговорах, в работе, вообще, в жизни, а на самом деле его здесь как бы и нет вовсе.
За год, проведенный при лошадях, когда подоспел срок получения паспорта, он вытянулся, налился телом, похорошел лицом, обогнав своих сверстников и внешним видом, и силой. Стал отличаться от них неторопливой рассудительностью, приятной мужской обстоятельностью. Угловатая и нескладная его фигура выровнялась, волосы потемнели и закудрявились, глаза затянулись синим туманом, необыкновенно загадочным и притягательным.