Убить Зверстра
Шрифт:
— Вы сами сказали, что ему шестнадцать лет, — удивилась я.
— Не обязательно ехать, — последовало уточнение Ясеневой, и я поняла, как глубоко она закомплексована на своих проблемах.
— Принято, — вяло сообщила я, радуясь втайне, что в любом случае кончилось мое великое сидение здесь.
Ее дела пошли на поправку, моя подопечная поднялась, а я из сиделки превратилась в порученца. Да здравствует относительная свобода и «самый справедливый суд в мире»!
В палату вернулась особа, мечтавшая подружиться с нами.
— Я не представилась, — сообщила она очередную новость. — Меня зовут Жанна Львовна Дубинская. — Я, сраженная ее доверием, сразу же раскрыла объятия души, вошла в положение ее «сложного периода» и готова была полностью отдать в ее власть свою отзывчивость, но она не дала мне этого сделать, ляпнув, обращаясь к Ясеневой: — А вы, кажется, Ясенева, наша литературная звезда?
Рассуждая беспристрастно, можно было предположить одно из двух: либо Ясеневу принимают совсем за девочку, так молодо она выглядит, либо обретенная нами Жанна Львовна в недалеком прошлом была «крутым» издателем, от воли которого зависела судьба Ясеневой как раз в тот период ее жизни, когда она направила свои стопы на Парнас. Но я же знала, что ни то, ни другое не могло иметь места. Напрашивался вывод… Впрочем, давайте лучше не будем об этом. Дубинскую я знаю мало, и оставим ее в покое. Внесу, однако, ясность: ясень, дуб — в народе к ним всегда относились неодинаково. Вы понимаете, на что я намекаю?
— Смотря, что подразумевать под словами «литературная звезда», — откликнулась моя подопечная. — Во всяком случае, не вызывает сомнений то, что я — Ясенева.
— Кажется, неловко получилось, — смутилась новая знакомая, не пряча откровенности. — Я хотела польстить вам, мне нравятся ваши стихи.
— Увы, здесь не место для поэзии, — надула губки Дарья Петровна, заправляя далеко под крылья вдохновения иголочки, успевшие встать ежиком.
— Еще раз простите. У меня сегодня с утра день не задался, и я все никак не войду в колею. Чуть не забыла! Вас просила зайти Гоголева.
— Спасибо.
Я подчеркнуто почтительно, можно даже сказать, поучительно-демонстративно, помогла Ясеневой подняться с постели и отвела ее в кабинет Елизаветы Климовны. Оставаться там не стала вовсе не потому, что меня не пригласили. Хотя исключительно вам на ушко скажу, что на самом деле так оно и было, но мне-то неловко озвучивать при всех нелепые подробности. И поспешила в палату к новой «сокамернице».
— Жанна Львовна, меня зовут Ира.
— Очень приятно, Ирочка, — заулыбалась она.
— У меня к вам просьба.
— Да?
— Я о Ясеневой…— я замялась.
— Говори.
— Она опасно больна. Каждый день может стать для нее последним. Хуже всего то, что в ее болезни виноваты люди — понимаете? — мы все. Поэтому тут стараются…
— Не огорчать ее, — закончила она вместо меня. — Я уже поняла это. А что с ней?
— По гороскопу она — Рак.
— О, господи!
— Нет, не то, — успокоила я донельзя отзывчивую товарку.
— Так, — не на шутку сосредоточилась Дубинская.
— Сейчас с нее словно сняли защитный панцирь и заставили жить без него.
— Нервы? — спросила Дубинская, и я кивнула, закусив нижнюю губу, что по моим представлениям должно было усилить восприятие сообщаемой мною информации. — Бедная.
Я расслабилась и мило улыбнулась:
— Может, я могу быть вам чем-нибудь полезна? Вы не стесняйтесь. Я в детстве мечтала стать врачом, да вот не получилось, в институт не попала. А с больными люблю возиться. Приятно, когда чувствуешь себя кому-то нужной.
Когда в палату вернулась Ясенева, мы с Жанной Львовной пили чай и поверяли друг другу сокровенные недуги.
***
Свидетельницей или участницей второго совещания по спасению Ясеневой я не была и знаю, о чем там шла речь, лишь из ее слов. Может, в моем изложении этот рассказ кому-то покажется суховатым, я же не поэтесса, а может, наоборот, — маленько привру ненароком. Не взыщите, выходит, такой у меня индивидуальный стиль.
— Такая прелесть иметь подругу-врача, — призналась Ясенева, когда мы остались вдвоем.
— Неужели? — я язвила, потому что не понимала, какие еще этот факт имеет преимущества, кроме очевидных. — Боюсь предположить, что от нас заберут бабу Ягу, — это я так условно назвала новую соседку, хотя она оказалась нормальной женщиной. А перед приходом к нам перепсиховала из-за того, что ее дочь буквально на глазах подцепила подозрительного хахаля. Кого же красит беспокойство?
— Наоборот, нас заберут от нее, — успокоила меня Ясенева.
Тем временем я сама догадалась: нас переводят в четвертую — двухместную — палату, где вчера освободились обе койки. Ясенева, видя, что мне объяснять не надо, уже потирала ладошки:
— Ветер на улице поменял направление, и теперь там тепленько.
— Вам же все время жарко, — напомнила я.
— Жарко, но неуютно. А когда тепло, то уютнее, — она озорно подмигнула мне. — И мышей нет.
— О! — не сдержала я возглас удивления. — А как же воспоминания детства, вхождение в поэтический образ и ощущение материала?
— Вспомнила, вошла, ощутила. Хватит.
— Вы именно в этом смысле радовались, что имеете подругу-врача?
— Нет, конечно. Слушай, не перебивай меня. Тут такое дело, а ты…
— Уже! — посерьезнела я, сидя вытянувшись, словно изображала солдата перед командиром.
— Итак, состоялась наша вторая встреча-совещание, — начала она свой рассказ.
— Без меня, — уточнила я на всякий случай, чтобы освежить в ее памяти мысль о необходимости детального изложения событий. Я ведь знаю, что мне предстоит та еще работенка, а без знания деталей успешно задание не выполнишь, даже по самым добросовестным инструкциям.
— Именно, но мне полезно повторить все сначала, чтобы взглянуть на ситуацию со стороны.