Убить Зверстра
Шрифт:
Дарья Петровна подробно описывала свои недомогания, обязательно сопровождая каждый случай иллюстрациями окружающих событий. Из ее рассказа выходило, что приступы, изматывающие ее, по частям уносившие здоровье, были предвестниками несчастий, происходящих чуть позже с родными или близкими, с дорогими ей людьми или просто в ближайшем объеме пространства.
Коротко говоря, она чувствовала неладное, надвигающееся на тех, с кем ее связывали конкретные отношения или, если это были чужие люди, то тогда они находились где-то рядом с Ясеневой. Судьбу ли людей она предчувствовала или ощущала беду, витающую над этими судьбами? В этом она и хотела разобраться. Если бы ей это удалось, то время от первых предчувствий до горестного события было бы достаточным для того, чтобы его предотвратить.
Это можно было посчитать бредом, если бы количество случаев было чуть меньше, а утверждения о взаимосвязи самочувствия Дарьи Петровны с последующими драмами или даже трагедиями не так аргументированы.
— Создается впечатление, — завершила рассказ Ясенева, — что если бы я научилась расшифровывать информацию внутри себя, то могла бы вмешиваться и предотвращать нежелательные события. Это, во-первых. А во-вторых, я бы так не болела. Знание, считанное еще с подсознания, избавило бы его от необходимости прорываться в осознаваемость. Болезнь мучает тем сильнее, чем дальше я нахожусь от догадки, стучащейся ко мне.
— Значит, если бы при первых симптомах болезни ты могла понять, о чем тебе намекают, и начать действовать, то и не болела бы вовсе, — уточнила Гоголева.
— Точно! Как обладающий зрением человек не идет под мчащийся поезд, как осязающий тепло уклоняется от полыхающего огня, так и я могла бы избегать кризов. Но мне не открываются внутренние письмена.
— Итак, — подводя итоги, сказала Гоголева. — Моя личная задача — вытаскивать тебя из болезни, коль скоро ты в нее впадаешь по объективным причинам. Наша общая задача — разобраться с твоими предощущениями, научиться их читать и управлять ими.
— Управлять ими я могу, но вмешиваясь в ход событий вокруг себя. Я не могу избавиться от концентрирующегося во мне раздражения, не выплеснув его наружу. Это как вычих пыли из носа, как выдох использованного воздуха, как выплеск созревших в душе стихов. Это — события из одного ряда. Давай попробуем расшифровать хотя бы один этот случай, а остальные будут на него похожи, я с ними потом сама разберусь.
— Звучит убедительно, особенно про вычих. Поступим так: ты сейчас иди под капельницу — все равно тебе еще рано считать, что в твоих мозгах все успокоилось, — а я внимательно прослушаю еще раз твой рассказ, — Гоголева показала на диктофон. — А завтра вновь встретимся и наметим следующие шаги.
Они расстались, довольные друг другом. Я знала, что эти женщины обязательно проедутся за мой счет, потому что они будут только намечать шаги, а топать ножками придется-таки мне.
Или я о себе слишком хорошо думаю?
***
О чем размышляла после нашей исторической встречи Елизавета Климовна, я не знаю. Было около трех часов дня, когда она оставила отделение на попечение дежурных медсестер и уехала. До конца дня и весь вечер многочисленный младший медперсонал собирал пыль, скоблил лезвием пол вдоль плинтусов и мыл его, обрызгивал и поливал цветы, чистил ковры, натирал, полировал… Наша встреча здесь ни при чем — этим они занимались каждодневно, но от этого их рвение не уменьшалось. На дополнительных ставках они сидят, что ли? — подумала я, глядя на вакханалию борьбы за чистоту, так много их здесь было. А может, в штате больницы предусмотрены санитары-усмирители, ходят здесь и притворяются прибиральщицами? — эта мысль испугала даже меня, имеющую косвенное отношение к пребыванию здесь.
Нет, здесь не требовались смирительные рубашки. Контингент больных был самым что ни на есть мирным, нормальным, нормальнее остальных. Да-да! От чего страдали эти люди? Оттого, что с них свалились розовые очки и они увидели жизнь в истинном свете. Я иногда смотрю на публику, например в маршрутках, и удивляюсь, до чего же люди любят иллюзии. Едут утром на работу, где их ничего хорошего не ждет, слушают по радио какую-нибудь песенку про счастливую любовь, теплые края и горы бананов и улыбаются. Лица светлеют, на щечках появляется румянец, в глазах — мечтательность. Думают, что это у них такая райская, расчудесная жизнь. С этим обманом вступают в новый день. Вечером — то же самое: слушают, представляют, не замечая убогих жилищ, постной картошки на столе и отсутствие будущего. И вот однажды… После этого «однажды» многие попадают сюда лечить неврозы, реже — больные сосуды.
Двадцать лет назад неврозы даже болезнью не считались. До чего их было мало и до чего по смешным поводам они возникали. Это отделение было задумано, как санаторий-профилакторий для высокопоставленных лиц, здесь проводила неплановый отпуск партийная и советская элита. Не на Канарах, как теперь принято, — скромно люди жили. Потом бонзы от медицины одумались, когда начала накапливаться статистика заболеваний с «не установленным диагнозом». Гоголева доказала, что связь души и тела существует не только в работах философов, но и на практике. И все соматические больные с «не установленными диагнозами» потянулись сюда на консультации, некоторым удавалось попасть на стационарное лечение. И — о, чудо! — у стойких язвенников рубцевались раны в желудках, у гипертоников приходило в норму давление, больные с мнимыми пороками сердца забывали, где оно у них находится. Бессонницы, «комок в горле», аллергии — все проходило.
Теперь Гоголевой здорово «помогает» сама ситуация в стране — стрессовая, немилосердная, жестокая. Число больных неврозами возросло, да и качественно неврозы изменились. Теперь это, в основном, запущенные стадии, предкризисные и посткризисные состояния. С ранними симптомами никто сюда не приходит — некогда.
***
Ясенева даже не вспоминала о разговоре с Елизаветой Климовной. Она считала, что, сгрузив наблюдения над собой в руки специалиста, выполнила свою часть работы. Теперь пусть Елизавета Климовна и думает, что да как прописывать ей, а она, Ясенева, будет все аккуратно исполнять под собственным присмотром.
Прошло несколько дней. Гоголева проводила сеанс иглотерапии, когда к нам в палату зашла женщина очень начальственной наружности и мало похожа на больную. Я сразу, обезьянничая Ясеневу, попыталась определить, кто она, чем занимается, зачем припожаловала, но у меня не все получалось. Вернее, ничего не получилось, хотя тут меня винить не за что. Я старалась, но, видать, пороху еще не приобрела. Впрочем, я, кажется, жаловалась вам не единожды на этот счет.
Зачем эта дама пришла сюда, стало ясно после ее слов.
— Здравствуйте, — произнесла она с помощью прокуренных связок, обращаясь к окну, за стеклами которого разгорался солнечный денек. — Я лежу в этой палате, когда прихожу на лечение, — напомнила она палате о себе. А для нас уточнила: — Иногда.
— Здравствуйте, — запоздало ответила Дарья Петровна, всматриваясь в мышиную норку под потолком, как пить дать, сроднившись с нею под давлением обстоятельств.
Начинается освоение перелоговых земель, — подумала я, косясь на новенькую. Не успеешь нагреть местечко, как тут же на него уже зарятся другие. Что с этим можно поделать? М-да. Я знаю, что вы думаете. А как иначе? Вот то-то и оно.