Убить Зверстра
Шрифт:
В торговом зале, когда я вернулась туда, меня встретил все тот же огонь, смешанный с любопытством и радостью, что зажегся в глазах Валентины.
— Ну как? — не обманывая моих подозрений, спросила она. — Чего Алешка ушел от вас?
Мама не учила меня врать старшим, делая из них болванчиков, что да, то да. Но пусть же и они не подставляются. Моя совесть была чиста, когда я залила водой угли Валентининого костерка:
— Алешка был с позором изгнан за то, что пришел без цветов. Что это за сватовство? — спросила я у нее, матери двух взрослых дочерей. — Вы бы согласились разговаривать с таким женихом? Я в шоке!
— Как?! — она всплеснула руками. — Ты ему отказала? И что теперь будет? А о чем ты с Артемом два часа шушукалась?
— Артема я успокаивала, воспитывала, на конкретном примере брата, демонстрируя, каким не надо быть. А Алешка пошел учиться уму-разуму. Знаешь, — я положила руку на сердце, подчеркивая свою искренность, — если он не избавится от жлобства, не приобретет хороших манер, не оставит привычку тискаться по углам с развязными рыжулями, то я не решусь соединить с ним свою судьбу. Я ему так и сказала.
— Правильно, — одобрила меня Валентина. — Мой, вон, тоже помадой губы красить не разрешал, все в окно мои тюбики выбрасывал. Так я ему раз и два… — она еще что-то рассказывала о том, как сумела укротить мужа.
И все же по ее тону я поняла, что ни она, ни ее дочери так бы не поступили. Да-а, с женихами худо дело не только в моем доме. Актуальная, выходит, проблема, хотя сейчас меня она почему-то не занимала. Я взяла след и не могла успокоиться, не добравшись до того, кто таился на противоположном его конце.
19
Не знаю, как я удержалась и не позвонила Дарье Петровне. Всю пятницу, до самого конца дня, работать с покупателями мне было неинтересно. В мыслях роились обрывки разговоров то с Алешкой, то с его братом, а то вдруг вспоминалась Жанна Львовна с маской обеспокоенности на лице. Даже искушение позвонить шефине не так меня доставало, как этот калейдоскоп недавних впечатлений. Ежику понятно, что с вероломством наваждений я боролась изо всех сил. И не от капризного характера. Просто однажды я перенасытилась чтением и тем позволила себе сдаться на их милость. Из такой моей покорности не вышло ничего хорошего. Долгое время днем я оставалась рассеянной и вялой. А в ночных кошмарах на меня вываливались потоки книжных текстов, отдельных предложений и слов. Я пыталась вчитываться в эти тексты, но даже если мне это удавалось, то понять их смысл или запомнить их до просветления ума я не могла. Мои восприятия расползались в разные стороны, словно дрожжевое тесто, и не приносили ни покоя, ни удовлетворения, ни надежды на что-либо конкретное.
Повторения подобных шуточек я не хотела, поэтому в субботу решила сама идти в наступление. И если уж нагружаться информацией, не имея возможности сбросить ее Ясеневой и избавиться от наваждения, то хотя бы облегчить свое положение и отвлечь мозги от сосредоточенности на ней. И я пустилась в динамику, если вы кое-что помните из физики. Тело, приобретающее движение, теряет в массе. Правда, убедиться в этом на практике в наших земных условиях еще никому не удавалось, но не верить старику Эйнштейну у меня повода не было. Ну не успел он выйти у меня из доверия, и все тут! Не взыщите, учитывая мою добровольную искренность с вами.
Замысел использовать в своих корыстных целях явление преобразования массы информации в энергию действия возник у меня во время короткой бессонницы, случившейся в ночь с пятницы на субботу. Не подумайте, что я не долечилась у Гоголевой и плохой сон стал моим хроническим диагнозом, нет, просто я долго не могла уснуть. А как только придумала нанести визит Жанне Львовне, так сразу и уснула.
Утром моя идея не показалась бредовой, более того — я поняла, что надо спешить, иначе Дубинская, чего доброго, укатит на выходные домой, и потом мучайся до понедельника.
Проезжая мимо центрального рынка, я неожиданно для себя вышла из маршрутки и поспешила в цветочные ряды. Под ногами чавкал растоптанный, пропитанный влагой снег, а на голову тихо и вкрадчиво спускались новые его порции. И цветы, укутанные в этот мерзкий для глаз моих, но, видимо, спасительный для цветов целлофан, выглядели нелепо и даже жалко на фоне умирающей зимы. Никакой торжественности, пусть и печальной, как на настоящих похоронах. И я подумала: «Какой дурак придумал убивать невинные красивые растения и их труппы дарить людям, особенно в марте, когда и без того так много смерти вокруг». Ладно, потолкуем об этом в другой раз. Я купила две веточки мимозы и пешком отправилась в магазин. Возможно, вы подумали, что я готовилась заявиться с цветами, если эти метелки можно так назвать, к двум моим знакомым больным, которых никак нельзя было сводить вместе, Жанне Львовне и Елене Моисеевна? Так я спешу сказать, что нет. Преподносить сейчас Сухаревой хоть орхидеи от самого Ниро Вулфа — это чистое иезуитство, а меня в этом даже злейшие враги упрекнуть не могли. Я вообще не представляла, о чем можно с нею говорить, доведись нам ненароком встретиться. Поэтому молила бога, чтобы этого не случилось. А Жанночке, да, я повезу весточку от весны — задарю ее, чтобы она мне в страшных снах не снилась.
Вторую веточку я приготовила для Валентины, хотя она, с учетом того, что я задумала сегодня сачконуть от работы, достойна и большего — двух веточек, но ей еще рано преподносить четное количество цветков. Это я Зверстру преподнесу парочку душевных колючин, когда увижу его в гробу. Не знаю почему, но его присутствие на земле не устраивало меня больше, чем многих других людей, не считая пострадавших. Ну, наверное, и Ясеневой.
Поставим точки над «і». Валентина заслужила благодарность не только за то, что согласится сегодня работать без меня (куда же она денется?), но и за то, что вчера бегала на базар за покупками для своей семьи. Казалось бы, причем тут я? А вот удалось мне поговорить с Алешкой и навести кладку к Артемке без ее всевидящего ока. И как тут не порадоваться?
Мысль о том, что я сегодня не буду плясать за прилавком и натихаря завидовать покупателям за их вольное гуляние, вконец расхолодила меня. Я даже спешить на работу перестала, не подумав о том, что с утра к нам могла заглянуть Дарья Петровна.
Но ее в зале не было, как не было и Валентины, лишь Настя, расстроенная очередными попытками незалежной власти извести народ некачественными продуктами питания, домывала пол.
— Что, еще никого нет? — невинно улыбнулась я.
— Уже никого нет, — с укоризной ответила она и пустила струю воздуха из перекошенных набок губ, чтобы сдуть с глаз прядь волос. — Марина подхватила бумаги и пошла закрывать квартал, а Вера Васильевна где-то отбивается от экологов. Прицепились, что мы плохо чистим тротуар от снега. А я не успеваю одна со всем справляться. Никто не хочет войти в мое положение. Хоть бы он растаял скорее.
— Нельзя торопить время, грех, — объяснила ей я.
— Почему это? Желание весны грех? — она скептично усмехнулась. — Ну такого я еще не слышала.
— Не понимаешь? Ведь это покушение на себя через укорочение срока жизни. Ты никогда не носила фамилию Дубинская? — спросила я, отвлекаясь от симптомов суицида в Настином характере и останавливая поток ее жалоб. — Нет?
— Чего ты выпендриваешься все время? — с прищуром глядя на меня, пустилась она в выяснение отношений. — Причем тут Дубинская?