Убить Зверстра

Овсянникова Любовь Борисовна

— А как же нынче правильно?

— Госпожа. Понимаешь, теперь надо говорить «господин и госпожа», а если вместе, то «господа».

— Просто господа? — допытывалась мама, пока я раздевалась и осваивалась в тепле родного дома.

— Да, просто.

— Да вот говорят же, обращаясь к публике, «дамы и господа».

— Это необразованные люди так говорят, мама. Ну чего ты, не можешь запомнить, что ли?

— Могу, но не понимаю, как это официальные лица могут быть необразованными.

— Хм! Никак от хорошего отвыкнуть не можешь.

А ты проникнись, что нынче все — мрак, и сразу поймешь. — Чего от меня твоя «дама» хотела? — я с приятностью двигала плечами, разминаясь после долгого пребывания в одежде. Оказалось, что я, сама того не заметив, гуляла и бродила по городу долго.

— Не сказала.

— Она разве не представилась?

— Хм! — мама спрятала озорную улыбку в ладошки. — Представилась: Мальвина Физиковна.

— Ты шутишь? — обернулась я к маме и тут же поняла, кто это мог быть: — Может, Алина Ньютоновна?

— Ага. Я бы ни за что это имя не запомнила, — мама прошмыгнула мимо меня в кухню, где у нее, потеснив горшки, расположился бухгалтерский кабинет. — Ужинать будем в гостиной. Собирай посуду. Она сказала, что находится вне дома и позже еще раз перезвонит тебе сама, — у мамы было хорошее настроение, и я, не собираясь что-то менять в нем, поэтому без лишних возражений взялась выполнять ее команды.

Мне и к этому не привыкать, Дарья Петровна меня так вышколила, что теперь я сама могу давать уроки тем, кто желает стать первой помощницей на все руки. А там, гляди, и свои рожки прорежутся, — подумала я, вспомнив свою инициативу в расследованиях последних дней. Главное, не наделать глупостей, чтобы рожки-то уцелели, а то Дарья мигом мне их снесет.

Звонок прозвенел довольно поздно, когда я, освободив маму от мытья посуды, наводила в гостиной и кухне последний блеск.

— Ира? — услышала я голос Алины. Убедившись, что это я, она продолжала: — Я в больнице, возле Николая. Это ужасно. Я не могу отойти от потрясения. Теперь я его от себя не отпущу и никому не отдам. Убить детей да еще в их собственной квартире! Как после этого там можно жить? Нет, нет, ноги его там не будет.

Я едва успевала вставлять нужные реплики:

— Так оно, наверное, и будет. Видите, как судьба распорядилась: возле Елены Моисеевны сейчас хлопочет Дебряков, возле Николая Антоновича — вы…

— Ты почему мне не рассказала детали? Кто это мог сделать, как ты думаешь? Кому помешали эти мальчишки?

— Честно говоря, я и сама хотела бы это знать.

— Но как? Это ж надо найти преступника!

Почему в критических ситуациях у людей крыша едет, вместо того, чтобы, наоборот, удерживать их разум под защитой? Впрочем, Алина еще и молодец по сравнению с общей массой — она успела сгенерировать разумный вывод, что Сухарева нельзя от себя отпускать.

— Конечно, — поспешила я успокоить ее в том, что она рассуждает вполне адекватно. — Кое-что можно узнать от самого Николая Антоновича, — запустила я пробный шар.

— Да ты что? Я еле

уговорила главврача не сообщать в милицию, что Сухарев в больнице, ведь на него объявлен розыск. А тут ты мелешь такое.

— Я же не милиция, — настаивала я. — Да и ему дать понять, что он при таком диагнозе улизнул от амнезии, не помешает, пусть радуется. Алина Ньютоновна, я аккуратно и при вас, можно, а? Он ничего не поймет, вот увидите.

— А как я ему тебя представлю? Нет, нет.

— Не надо меня представлять, я сама это сделаю. Так завтра я у вас? Скажем, часов в десять, ну пожалуйста!

— Давай, — согласилась моя собеседница и назвала мне адрес больницы и номер палаты.

***

Сухарева три дня как перевели из реанимации в общую палату. Несмотря на это, возле него стоял штатив для капельных систем и специальный медицинский столик. В небольшой палате с окном, соединенным с балконом, прижимались изголовьями к стенкам две кровати. Та, на которой располагался наш больной, принимала свет, падающий из окна, левым боком. Между внешней стенкой и койкой Сухарева стояло кресло, в котором и обосновалась Снежная. Вторая койка пустовала.

Я вошла в палату, когда Алина Ньютоновна читала больному газету, а он слушал, прикрыв глаза.

— Здрасьте, — бодро произнесла я, надеясь вывести Николая Антоновича из полудремы, если он в нее невзначай провалился под звуки монотонного женского голоска.

Алина Ньютоновна отложила газету на безукоризненно чистый пол, устланный линолеумом под прессованную древесную стружку, и встала.

— Здравствуйте, — подыгрывая мне, произнесла она, с одобрением осматривая мой белый халат и чепчик медсестры на подобранных волосах. Лишь бахилы на моих ботинках указывали, что я тут, по сути, посторонний посетитель.

— Да вы не волнуйтесь, — я рукой показала, чтобы она села. — А я вот тут присяду, — шагнув к белому табурету у самой двери, я смахнула с него возможную пыль и села. — Я к вам от Жанны Львовны, — наконец-то пояснила я, подавая Алине повод разыграть еще раз нашу первую встречу, и она, кажется, поняла. — Я ее соседка по палате.

— Что с нею?

— Не волнуйтесь, все нормально. Просто я тут недалеко живу и на выходные прихожу домой. Вот она и попросила зайти сюда, говорит, пожури Алиночку, что она к матери не ездит, а Николаю Антоновичу привет от меня передай. Поэтому я и зашла.

— Алина, — повернулся к женщине больной. — Ты что, в самом деле, к Жанне Львовне все эти дни не ездила?

— Когда? — разнервничалась Алина почти всерьез. — Я же не ведьма на метле, везде поспевать. Ты бы еще предложил мне твоих псов выгуливать.

Да нет, не такой скверный характер был у Алины, как можно заключить из этих ее слов. По-моему, она старалась расширить нашу беседу новой тематикой или, если хотите, раскинуть невод, чтобы побольше рыбки поймать.

— Ой, у вас есть собаки? — сомлела я от неожиданности. — С кем же они без вас?