Убить Зверстра
Шрифт:
Он вынужден был приспосабливаться к новым условиям, искать в новой работе приятные моменты, потому что к этому его подвели обстоятельства. Эти проклятые нормальные люди достали его и в «ненормальном» отделении. Никуда от них не спрячешься. Неприятности начались тогда, когда к ним пришла новая заведующая отделением, ретивая особа зрелых лет. Сказать, что она с самого начала присматривалась к Григорию, нельзя, но со временем он таки почувствовал на себе ее пристальное око. Долго не мог понять, в чем дело. Но не проясненных ситуаций не бывает, прояснилась и эта.
Однажды к Нине Владимировне зашла ее дочь — процедурная сестра из физкабинета, расположенного в другом корпусе, весьма отдаленном от того, где работала ее мать. Вернее, это их корпус стоял в стороне от остальных, чтобы своими зарешеченными окнами не портить вид больницы и не давить на больных с ослабленными нервами.
— Гриша, — позвала его Нина Владимировна по телефону, — зайди ко мне, пожалуйста.
Это ее «Гриша» в отличие от обычного «Григорий Иванович» и обращение на «ты» сразу смутили скромного санитара, которому не часто доводилось посещать кабинеты руководителей. Он поспешил на первый этаж, гадая, что от него потребовалось начальнице.
— Познакомься, — сказала хозяйка кабинета, едва Григорий переступил порог, — это Наташа, моя дочь.
Григорий не успел растеряться, как девушка подскочила с дивана, отставив на журнальный столик чашечку с дымящимся кофе, и заковыляла ему навстречу с протянутой рукой.
— Наташа, — повторила она свое имя, ничуть не смущаясь тем, что он во все глаза уставился на ее покрученные полиомиелитом (или вырождением) ноги, обутые в зашнурованные почти до колен ортопедические ботинки с протекторами различной толщины.
— Григорий, — выдавил санитар в ответ. — Мы с вами виделись на территории, — добавил он, стараясь нивелировать непристойность откровенного разглядывания калеки.
Его усадили на диван, угостили традиционными в таких случаях кофе, конфетами, завели разговор о его холостяцтве и в шутку приговаривали при этом, что у них выдался хороший день, они хотят его запомнить, поэтому решили отметить, причем непременно с мужчиной, чтобы удача им сопутствовала и впредь.
— А ты что, не знал этого поверья? — удивилась Наташа. — Ведь даже перед отходом поезда в вагон обязательно первым запускают мужчинку, — жеманничала она.
Гриша, конечно, обо всем догадался — его откровенно сватали. А через пару дней об этом уже знало все отделение: заведующая формировала общественное мнение, укутывая в него невольного избранника, как в усмирительные одежды.
— А ты не ерепенься, — посоветовала старшая медсестра. — У нее обижен не будешь. Наташа — девушка привлекательная, умная, воспитанная. Чего тебе еще?
— Как-то внезапно все, — проблеял Григорий, уводя взгляд в сторону.
— Привыкнешь, — рассудительно сказала советчица. — А то, что у девочки с ногами не все в порядке, так ты скоро и замечать перестанешь. Ты ведь и сам не красавец, а? — толкнула она его пальцем в грудь. — И не мальчик уже.
Вечером того же дня Григорий позвонил своей тетке, опекавшей его после смерти бабушки, и попросил, несмотря, что она давно жила в другом городе, найти ему тут новую работу. Она, конечно, расстаралась. Так он попал в аптеку.
Но и тут ему пришлось нервничать, чего он очень не любил. Он вспоминая прошлогодний случай, когда ошалевшая бабка помешала ему в самый подходящий случай упиться сладостной властью над телом чудом попавшего в его руки мальца. Бабка, пожалуй, сама больше испугалась и вряд ли поняла то, что увидела, а хоть и поняла, то вряд ли его запомнила. Однако ж не хотелось, чтобы встреча с ней повторилась.
Впрочем, решил он, в итоге теперь ему все равно. Он чувствовал приближение чего-то большого и грозного, неотвратимого, как рок, и беспощадного, как дорожный каток, чему противиться у него не осталось ни сил, ни желания.
25
А на земле все еще лежали глубокие, спокойные снега, лишь сверху слизываемые жадным языком марта. Бока их полого заеложенных сугробов блестели на солнце тонким, как сусальное золото, настом, от чего они казались легкими и прозрачными.
Ночью, несмотря на полнолуние, на черной ткани неба, если хорошо всмотреться, можно было различить дрожащие точки звезд. Правда, взор их тут же терял, но без труда на другом участке снова обнаруживал такое же дрожание света. С трудом улавливаемые и тут же теряющиеся точки эти не складывались в знакомые созвездия лишь потому, что охватить их все разом, всматриваясь столь напряженно, не удавалось.
Луна, отяжелело поднимаясь на труд светить, казалась такой же спокойной и пышной, как и снега на земле. Если бы не темные пятна, делающие ее похожей на причудливую географическую карту, можно было бы подумать, что по небу плывет огромный мартовский снежок, закинутый туда озорниками.
Вопреки неровному характеру зимы, пытающейся передать нрав свой завязывающейся весне, вопреки прогнозистам из народа, ожидающим новых капризов погоды и по извечной славянской заботе строящим виды на урожай, все происходило так, как только и бывает в мире мудрых преемственностей. Воцарилась неопределенная пора, и в самый раз было гадать, то ли раннее тепло настало, то ли задержались позднее обычного морозцы, что, впрочем, для марта означало одно и то же, — как ночью, так и днем термометр плясал кадриль вокруг нуля, подбираясь к нему с разных сторон: то снизу, то сверху. Прошли последние снегопады, обильные и мохнатые, как новогодний снег из ваты на домашней елке.
В этом покое истекло несколько дней. Затем удаляющееся от земли солнце и день, спешащий сравняться с ночью, сделали сверкающий безмолвный пейзаж мало похожим на зиму, сообщив ему некую искусственность, невсамделищность, игрушечность. На весах равноденствия закачались, уравновешиваясь, две ипостаси года, затем медленно и многозначительно стрелка поползла в сторону от зимы, снегов и мороза, и великий миг умиротворенности был нарушен.
Начиналось таяние снегов — то чистое время, когда талая вода не просто насыщает влагой землю, но проникает своим звенящим, тревожным запахом в самые тайники души человеческой, подымая в ней неопределенно-мучительное чувство ожидания, рождая сложную смесь из пронзительного сиротства, терпкого одиночества, неутихающей обреченности и теплой надежды, робкой уверенности, изнемогающего предчувствия счастья.
Ничто не оставляет человека так полно наедине с притаившимся мирозданием как талые снега. Нет в мире ничего тоньше и обнаженнее их, и ничто не обрушивает на человека так много хрупкости и беззащитности.
***
Синоптики не прогнозировали наступления раннего тепла, скорой и дружной весны, поэтому вряд ли стоило поздравлять друг друга с солнышком, залившим понедельник с самого утра. К моменту, когда Ясенева собралась идти в магазин, сосульки с восточной стороны домов уже дружно соревновались в капели: скованной, порабощенной воде не терпелось пуститься в кругосветное путешествие.